Единственный цветок в этой говноклумбе 5

Шейн, сидевший практически на самых последних рядах амфитеатра, слушал эту лекцию с невероятным отвращением. Конечно, информация, которую ему давали, была так или иначе полезной, но женщина, выражавшая буквально в каждом предложении свое отношение к культу, раздражала до глубины души. Казалось, будто она пыталась навязать всем свое «верное» мнение, и потому вела себя настолько яростно.

Выдохнув, Шейн устало протянул:

— В какой момент лекция по основам лунной религии превратилась в дискредитацию бога солнца?

Помимо него на этом ряду сидела Латиша. Девушка с небольшой тетрадью перед глазами, совершенно не смотрела на учителя, но все же записывала что-то себе. Услышав вопрос Шейна, она не повела и бровью и ответила:

— Не спрашивай, я уже давно мысль потеряла.

Шейн насторожился. Теперь понимая, что Латиша записывала вовсе не лекцию, он даже с некоторым удивлением выпрямился и заглянул в записи, что вела девушка. Еще некогда чистый лист теперь был усеян множеством заметок, которые соединялись между собой различными подчеркиваниями и стрелками. Разобрать в этих каракулях детали казалось невозможной задачей, однако заголовок Шейн смог прочитать довольно четко, и сделал он это вслух:

— План по захвату трона Селестины? — удивленно приподняв взгляд, он уставился на лицо вздрогнувшей девушки. — Серьезно?

Латиша резко навалилась грудью на парту, закрыла руками свои заметки и, посмотрев на Шейна, грозно нахмурилась. В этот момент ее лицо выглядело, как морда голодного дикого кота, который мог наброситься на любого, кто приблизился бы к нему.

При виде этой реакции Шейн улыбнулся и расслабленно ответил:

— Понял, понял.

Внезапно этот момент прервал громкий женский крик:

— Шейн Дориан!

Услышав собственное имя, Шейн повернул голову и опустил взгляд. Там, на передних рядах между партами стояла та самая монахиня с книгой в руках. Она, презрительно хмурясь, смотрела в сторону некогда говорившего юноши и серьёзно продолжала:

— Явный представитель знатного мужского сословия. Сын герцогини, участник важнейших событий последних дней.

Наступила тишина. В этот момент в аудитории помимо самого Шейна и Латиши находились и остальные члены особого класса. Казалось, вплоть до этого момента они скучали точно также, как и все остальные, однако внезапно обострившаяся атмосфера сразу же привела их в чувство и вызвала интерес.

Шейн, не терявший спокойствия, выпрямился и громко спросил:

— Вы что-то хотите мне сказать?

Женщина нахмурилась. Казалась, она не относилась к числу вспыльчивых людей, которые могли бы устроить скандал из-за любого небольшого промаха, однако ее отношение к Шейну, как к представителю мужского рода, было понятно сразу. Все-таки на протяжении всей лекции почти каждая ее фраза выражала ненависть ко всем мужчинам в этом мире.

— Некоторым может показаться, — отвечала монахиня, — что ваше выступление на испытании является героическим поступком.

— Но вы так не считаете? — на лице Шейна растянулась насмешливая улыбка.

Возможно, его выражение лица, а, может быть, и сам его ироничный тон выводили из себя все больше. Монахиня, уже плотно прижимая книгу к своей груди, холодно отвечала:

— Я считаю очень странным то, что вы, мужчина, были замешаны в этом.

Наступила тишина, прервать которую уже не пытался никто. Шейн молчал, понимая, что все слова, которые приходили ему в голову, могли лишь усугубить ситуацию. Окружающие же либо не хотели вмешиваться во все это, либо ждали реакцию самого Шейна.

— И не только в этом, — смело продолжала говорить женщина, будто чувствуя, что никто не мог ей ничего противопоставить. — Что произошло в имперском дворце? Каким образом вы снова оказались в гуще событий? Случайность ли это?

— Похоже, вы надеетесь на чью-то защиту.

— Что простите? — женщина непонимающе приподняла брови, и отчего-то сразу замолчала.

В воздухе повисла напряженная пауза. Казалось, в этот момент даже взгляд самого Шейна стал куда строже и холоднее, чем раньше. Он, серьезным тоном, отвечал:

— Вы чересчур осмелели для того, кто в этом мире может только ноги другим вылизывать.

Лицо монахини исказилось. Она широко шагнув вперед, почти во весь голос закричала:

— Вы сейчас меня оскорбляете?

— Это вы сейчас оскорбляете дворянство, — резко отвечал Шейн. — Если вы ни во что не ставите меня, сына герцогини, то как вы вообще относитесь ко всему остальному дворянству?

Эти слова били прямо в точку. Женщина, невольно окинувшая взглядом лица окружающих, заметила, что те смотрели на нее со злобой. И дело было даже не в том, что она оскорбила именно Шейна Дориана, а в том, что она, наверняка простолюдинка, позволяла себе выяснять отношения с кем-то из особого класса прямо во время занятия.

Также четко осознавая это, Шейн зловеще заключил:

— Вам следовало бы знать свое место.

Наступила тишина. Тяжело дышавшая монахиня не знала, как побороть все нахлынувшие чувства: стыд, страх, ярость — все это кипело внутри нее. В конечном счете так и не справившись со всем этим, она резко взмахнула рукой и швырнула свою книгу куда-то вперед.