Единственное число любви

И я то ли видел, то ли чувствовал, что эта сосущая воронка, заставлявшая все мое тело напрягаться, каким-то образом касалась и ее. Ее упругая пластика казалась натянутой тетивой, и все ее тело манило жаждой сплетения, такого же плотного и всецелого, как слияние Волги с Окой. Но мы были в комнатке не одни. А главное — я боялся нечаянно все испортить. И так и не узнать никогда тайны, которая была в этом взгляде. Я уже был уверен, что хозяйка таких глубоких и удивленных глаз непременно несет в себе то настоящее, что все мы столь упорно и столь безуспешно ищем.

К тому моменту у меня был вполне приличный опыт общения с девушками и женщинами. Просто постель меня интересовала мало, более того, совсем наскучила. Я искал настоящее, хотя, что именно, я и теперь, пожалуй, не смог бы объяснить. Но тогда мне показалось, что ее глаза приоткрыли мне некую дверь. А дальше все было просто. В Горьком я жил, словно кум королю. На лето родители уехали в деревню, и я перебрался из своей комнаты в коммуналке в их двухкомнатную квартиру в самом центре города, в пяти минутах ходьбы от телевидения. И неизбежная инерция праздника даже не потребовала какой бы то ни было инициативы с моей стороны. Самым естественным образом небольшой, но теплой компанией мы собрались отмечать день ВДВ у меня. Тем более что как раз перед этим нам выдали деньги и талоны на спиртное.

Я смутно помню ту нашу первую ночь. Но помню, что тогда нам все казалось правильным. Как я убежденно заявлял приятелям, что если что-то бывает, то оно бывает либо сразу, либо же никогда. И все кивали и поддакивали. А самым странным во всей этой сказке было то, что я даже не заметил, как и когда перевел свой интерес с загадочной глубины ее глаз на сверкающую белизну ее коленей.

Мы поженились. Но очень скоро мне стало с нею скучно. То, что я принял за настоящее, все больше начинало казаться простой наивностью. Самым банальным непониманием людей и жизни, незнанием элементарных вещей.

Она была хорошей женой и старательной хозяйкой. Но при всем этом был в ней какой-то недостаток, из-за которого мне никак не удавалось переплестись с нею, слиться в объятиях так, как мне обещала тогда упругость ее тела. Ее не особо интересовала постель. Она была истинное дитя пуританского социалистического воспитания. Такие источники чистоты еще сохранились в старинных русских городах. Но для меня, уже не чистого, уже столичного жителя, раздразненного доступностью женской плоти, эта чистота стала препятствием.

Вика ушла из моей жизни так же тихо, как и появилась. И тот непонятный, растерянно-вопрошающий, зовуще-отталкивающий взгляд, которым она одарила меня на прощание, навсегда запомнился мне как выражение обманувшейся надежды. Теперь я понимаю, что вырос благодаря ей. Благодаря ей я понял, что постель — это не просто постель. И что отношения мужчины и женщины не исчерпываются одним лишь доверием. Да, пожалуй, именно благодаря ей я отчетливо ощутил, что совместная жизнь мужчины и женщины — это отчаянная попытка вырваться из оков плоти. Преодолеть плоть и выйти в бесконечный мир блаженного единства. Хотя…

Наконец-то эта кобыла вышла. Впрочем, пора выходить и мне. Надо пересаживаться на другой трамвай, который идет на Васильевский. Хорошо, что здесь хотя бы остановка не такая унылая. Вот особняк Кшесинской. А вот и Троицкое поле. Поле, на котором и сейчас гуляют дамы с собачками.

Ох уж эти дамы с собачками. Казалось бы, вот она, настоящая глубина. Да что там глубина — бездна. Ольга… Сколько раз мы переплетались с нею, пожалуй, даже теснее, чем Волга с Окой. Но я так и не смог понять, чего в ней было больше — тела или души? Казалось бы, бездонная глубина может быть только у духа. Но разве дух может проявляться в такой откровенной жажде плоти?

Неизвестно, к чему тогда стремился я сам. Заглядывая в глаза, скучал по губам и бедрам. А насладившись губами и бедрами, вновь ожидал чего-то от глаз…

Как-то недавно я увидел ее на этом самом поле, и мне даже не захотелось подойти. Своими тайными желаниями мы притягиваем к себе то или иное будущее и таким образом сами создаем свою судьбу. Все это есть у Тарковского в «Сталкере». И я, как Дикобраз, все скрывал и скрывал от себя самого свою тайную страсть. И вот, вероятно, Бог наказал меня за это. За это… за то… Но за что же все-таки? За неуемное стремление к плоти? Но разве это стремление было именно к плоти? Разве не хотел я полностью раствориться в любви? Все эти страсти в клочья, безумные ночи и сердца боль. И постоянно какой-то вызов всему — миру, морали, здравому смыслу, наконец. Почему-то у нас в России так повелось испокон веку — душа противопоставляется разуму. И если поступаешь разумно, значит, не по душе. Поступая же по душе, обязательно действуешь неразумно. Вся русская литература буквально помешалась на этом. А между тем философы говорят прямо противоположное: ум — это лучшая часть души. Однако это Платон. А над платонической любовью у нас привыкли посмеиваться.