По пытался смотреть в будущее. В феврале 1849 года он пишет относительно бодрое письмо старому другу Фредерику Томасу, обещая, что «остаток жизни посвятит литературе». Тогда же он заявил Энни Ричмонд: «Не проходило и дня, чтобы я не написал страницу или три страницы». К весне он закончил окончательную версию «Звона» и начал стихотворение, которое назвал «Аннабел Ли»; одновременно работая над одним из своих самых своеобразных рассказов, «Лягушонок», о мести карлика, которого вынуждали уродством своим забавлять знатных патронов и лиц королевской крови. Вдобавок По пишет «рассказ-розыгрыш» «Фон Кемпелен и его открытие» о возможности превратить свинец в золото. Он клялся, что не пьет, и правда, он «был в лучшей форме, чем когда бы то ни было». Он и Мария Клемм арендовали дом в Фордхеме на целый год. Была еще одна причина чувствовать уверенность. Вдруг объявился человек, пожелавший финансировать «Стайлус». Юный поклонник По, Эдвард Паттерсон из Окуоки, в штате Иллинойс, предложил писателю субсидировать литературный журнал, полностью полагаясь на вкус По. И По в восторге согласился. Все складывалось отлично.
Однако случилось непредвиденное. Журналы, от которых он ждал денег за публикации, стали прогорать один за другим. К апрелю По вновь серьезно заболел. «Я не раз думала, — писала Мария Клемм, обращаясь к Энни Ричмонд, — что он
И все же По еще раз отправился в Ричмонд, чтобы прочитать серию лекций. Вероятно, он обрадовался возможности возобновить знакомство с Эльмирой Шелтон, теперешней богатой вдовой, которая была некогда его «кумиром». К тому же ему требовались новые подписчики для предполагаемого журнала. «Я собираюсь в Ричмонд, — говорил он, — чтобы оценить обстановку».
Итак, 29 июня 1849 года Мария Клемм проводила По на пароход, увезший его в Филадельфию. Как она вспоминала, на прощание он сказал: «Благослови Бог мою Распустеху, и не бойтесь за вашего Эдди, увидите, каким благонравным я буду в разлуке и как стану любить и оберегать вас по приезде». Он явно собирался вернуться домой. Но больше она его не видела.
По пути в Ричмонд По хотел побывать в Филадельфии, однако ему помешала старая болезнь. Он вновь запил. На железнодорожной станции он потерял саквояж с двумя лекциями, которые должен был прочитать в Ричмонде. Это был плохой знак. Следующие несколько дней застилает для нас туман. Неделю спустя По написал Марии Клемм истерическое письмо из Филадельфии о том, что его «однажды здесь забрали в тюрьму за то, что был пьян, но больше я не пил. Я думал о Вирджинии». Лишь одно настораживает нас в этом признании: тюремные документы не подтверждают того, что он был заключен в тюрьму. Более реальное объяснение может состоять в том, что По уже тогда был подвержен приступам бредовой горячки и галлюцинациям.
Так, на другой день после предполагаемого ареста По навестил своего давнего знакомого, гравера и издателя Джона Сартейна. Выглядел он «бледным, изможденным, и в глазах у него читался ужас». Он стал умолять Сартейна спрятать его, пояснив, что какие-то люди собираются его убить. Потом, будучи в ужасном состоянии, По заговорил о самоубийстве и попросил у Сартейна бритву. Мол, ему надо сбрить усы, чтобы сбить со следа преследователей. Сартейн отрезал ему усы с помощью ножниц. (Не исключено, что Сартейну изменила память. Когда По приехал в Ричмонд впоследствии, усы были на месте.)
В тот же вечер они отправились, как вспоминал Сартейн, на прогулку к водопроводной станции на Скулкил-ривер и по глупости поднялись по лестнице к резервуару. Тогда-то По и признался в видениях, или галлюцинациях, преследовавших его в Филадельфийской тюрьме. В частности, он видел искалеченную Марию Клемм. Его стали «бить судороги», и Сартейну пришлось прийти ему на помощь и поддерживать его во время крутого спуска.
Несколько ночей По оставался у своего покровителя, после чего настолько оправился, что смог покинуть его дом, полагаясь только на свои силы. Вернувшись, он признался, что его недавние видения были «результатом его собственного растревоженного воображения». Вероятно, Сартейн и сам пришел к такому же выводу. Несколько дней спустя По написал письмо Марии Клемм, жалуясь на то, что «сильно болел»: «У меня была либо холера, либо какие-то иные, но столь же жестокие спазмы». Он попросил ее выехать к нему незамедлительно, как только она получит письмо, мрачно предупреждая, что «только смерть может нас разлучить, и не надо разубеждать меня