Читаем Эдельвейс полностью

Эдельвейс

Рая не призналась Алие, что Аня и Васечка не ее дети, и что сама она врач из туберкулезного санатория.

Люди боятся этого страшного слова "туберкулез" и здесь их в этом нельзя винить.

Вобщем, соврала, что она обычная отдыхающая из Москвы, которую война застала в Кисловодске, что в Кисловодске у них украли документы и что приходилось так вот и мыкаться до самого прихода немцев – скитаться по домам, перебиваться милостью или случайными заработками если кому уколы нужны или уход за тяжелобольным.

Рая сказала, что сама она – медсестра.

Алия пустила их пожить.

Еда в доме была.

Были и куры, и яйца, и козье молоко.

Рая сразу принялась со рвением работать по хозяйству.

Воду носить из колодца, мыть, чистить, убирать… Даже коз вызвалась пасти.

– А сколько детям твоим лет? – как то вечером спросила Алия.

– Анюте шесть, а Васечке пять, – ответила Рая.

– Сколько ж тебе самой лет то было, когда ты их рожала? – спросила Алия.

– Мне? – переспросила Рая и покраснела, – мне восемнадцать было, я просто моложе своих лет выгляжу, такой у меня типаж.

– А что же Васечка тебя все мамой никак называть не привыкнет? – не унималась Алия.

– Да так уж, – совсем войдя в краску, неопределенно отвечала Рая.

Подмосковное Алабино.

Еще год назад здесь были бои.

Немцы рвались по Киевскому шоссе от Нарофоминска в сторону Апрелевки и Переделкина.

Старый завхоз спортбазы Иван Аполлонович был здесь сразу, как только немцев отогнали. В январе уже нынешнего – сорок второго.

– Морозы, Игорюша, астрашенные стояли, – рассказывал Иван Аполлонович, – и представь себе, едем мы в Нарофоминск на нашей машине на досаафовской, я из кабинки то поглядываю влево-вправо, и знаешь, аж жуть брала! Иногда глядишь, а немцев целая рота сидьмя-сидит – мёртвые заиндивелые. Видать, ночью шли на марше, отступали. На привал сели и все заснули-замерзли до единого.

– А мы их сюда не звали, – заметил Игорь.

– Это точно, – согласился Иван Аполлонович, – мы их не звали окаянных.

Помолчал немного, пожевал беззубым ртом, а потом все же спросил, – а тебе не навредило, Игорюша, что ты с немцами то в тридцать девятом на Кавказе по горкам лазал?

Игорь вздрогнул, поглядел на старого завхоза искоса.

– А ты чего спрашиваешь, Аполлоныч? Или у тебя кто допытывался про меня?

– Да уж было дело, вызывали в эн-ка-вэ-ду, про всех спрашивали, не только про твою душу.

Снова помолчали.

Зябко на спортбазе. Хоть и сентябрь еще только на дворе, а зябко – сыро как то и неуютно. Вот Аполлоныч и печку затопил.

Сидят они теперь – ждут покуда чайник закипит.

– А ты молодцом, Игореша, – начал было подлизываться Аполлоныч, – с медалью вона вернулся, а чё вернулся то? Али по здоровью уже не годен?

– Много будешь знать, – отрезал Игорь, – помрешь не своей смертью.

– Ну ладно, – вздохнул старик и принялся хлопотать с заваркой.

Хитрый Аполлоныч все знал.

Или почти все.

Знал он, что собирают теперь сюда на бывшую базу Цэ-Дэ-Ка (центрального спортивного клуба красной армии) – собирают сюда спортсменов – значкистов Мастер спорта СССР – собирают со всех фронтов.

И ясное дело – не для Олимпийских игр их сюда теперь собирают.

Видать, будет с немцами какое-то соревнование.

Не совсем официальное.

И не исключено что соревноваться ребята будут не на жизнь, а на смерть и патроны при этом будут не для спортивной стрельбы по мишеням…

– Где Раиска то твоя, докторица молоденькая? – сменил тему Иван Аполлонович, – пишет тебе?

– Не знаю, где она, – ответил Игорь тяжело вздыхая, – последнее письмо с Кавказа получил еще летом, до немецкого наступления, она в Теберде в санатории была врачом. И не знаю, успела ли эвакуироваться? Или не успела?

Старик тоже сочувственно вздохнул и протянув Игорю алюминиевую кружку с настоящим пахучим чаем, а не с морковной бурдой, как приходилось теперь повсеместно пить, сказал, – попей Игореша, забудь тоску!

Но тоска от чая не забывалась.

Игорь полез в карман гимнастерки, достал читанное-перечитанное сто раз письмо.

Там она переписала ему стихотворение Гейне. И как ему показалось тогда, когда он получил это письмо, в нем был намек… На их отношения, на их спор о том, какими должны быть эти отношения… До каких рамок, до какой черты можно и нельзя в них доходить…

Эх…

Как раз к чаю…

За столиком чайным в гостиной

Спор о любви зашел.

Изысканны были мужчины,

Чувствителен нежный пол.

– Любить платонически надо! -

Советник изрек приговор,

И был ему тут же наградой

Супруги насмешливый взор.

Священник заметил: – Любовью,

Пока ее пыл не иссяк,