Еда и патроны

– Что я слышу? Нотки обиды в твоем голосе? Никак зависть взыграла? Не расстраивайся. Просто не дорос ты еще до праздничных экзекуций, греховный уровень не тот. Так что придется довольствоваться будничным повешением при небольшом стечении зевак, которым по большому счету вообще насрать, кто ты есть и за что тебя вздернут. – Коллекционер перевернулся на бок, подпер рукой голову и издевательски улыбнулся. – Да, Стас, выведут тебя рано утречком из камеры, посадят в тарантас, отвезут на приокскую площадь, взойдешь по ступенькам эшафота, накинет тебе палач на шею веревку намыленную, попа приведут, будет он херню свою божественную читать, крестом осеняя тебя, грешного. А на небе солнышко восходит, свежо, прохладно, воздух прозрачный-прозрачный, запах листвы прелой доносится, птаха какая-нибудь под карнизом защебечет, и так вдруг захочется жить, аж до ломоты зубной, прямо в костях что-то зашевелится от жажды этой. И вот когда тяга к жизни достигнет своего пика, тогда палач опустит рычаг, створки под ногами распахнутся, и хруст позвонков возвестит миру о бесславном конце жизненного пути Стаса. Кстати, хочу дать совет – не напрягай шею и не забудь нужду утром справить. Если будешь пыжиться, то позвонки могут и не треснуть. Тогда участь твоя незавидна. Веревка стягивает шею, дышать нечем, язык вываливается изо рта, артерии пережаты, крови к мозгу поступает все меньше, ты перестаешь себя контролировать, глаза закатываются, тело начинает биться в конвульсиях, кишечник и мочевой пузырь самопроизвольно опорожняются. Бывает, что палач в таких случаях может помочь – дернет вниз как следует, шея-то и сломается. Только вот, если ты обгадишься, вряд ли кто об тебя мараться захочет. Так и будешь дергаться, словно крыса придавленная, пока от удушья не подохнешь. Да, такие дела. А еще знаешь как бывает…

– Слушай, Коллекционер, – тихо, сквозь зубы позвал Стас, – а не пойти ли тебе на хуй?

– Да, пожалуй. Что-то заболтались мы с тобой. Приятных снов.

Утро началось с немелодичного, но уже привычного грохота мисок о пол и громогласной тирады за дверью:

– Подъем, отребье! Хватит дрыхнуть, пора наслаждаться жизнью!

Стас открыл глаза и поежился. Перед лицом зависло облачко пара. Во сне тело сползло по стенке и теперь лежало, скрючившись, на полу. Попытка перевести замерзшее туловище в вертикальное положение отозвалась болью в затекших конечностях.

– За-а-автрак, – потягиваясь, сел на кровати Коллекционер. – Славно. Доброе утро, сосед! Как спалось?

– Чтоб ты сдох, – поприветствовал Стас, с хрустом разминая плечо.

– Это непременно. Ну-ка, чем нас сегодня труженики кухни удивят? – Охотник встал и, пританцовывая, подошел к двери. – Ты глянь, это же картошка. Глазам своим не верю. И почти без гнили. Никак тебя напоследок решили порадовать. Будешь?

– Даже не надейся, что тебе оставлю.

– Как можно? Отобрать у человека его предпоследний завтрак – на такое даже я не способен.

Стас поднял свою миску и подошел к Коллекционеру, вольготно рассевшемуся на кровати.

– Двигайся, койка сегодня моя.

– Ах, да, разумеется. Не возражаешь, если я на краешке посижу?

– Сиди.

Коллекционер подвинулся влево, и новый законный владелец единственного в камере предмета меблировки, скрипя ржавым железом и суставами, водрузил седалище на кровать. Поданное к завтраку блюдо представляло собой жидкую светлую кашицу сероватого оттенка с двумя плавающими внутри нечищеными клубнями картофеля, сильно обезображенными следами гниения, но местами все же пригодными в пищу. Стас выловил один из них и, отковыряв самые неаппетитные участки, составляющие заметно больше половины от общей массы, положил оставшуюся условно съедобную картофельную мякоть в рот, поспешно запивая ее водой. Коллекционер в это время уже сожрал обе свои картофелины и, держа миску обеими руками, заливал в луженый желудок водянистое гнилостно-серое пюре. Стас попытался сделать то же самое, но после первого же глотка картошка, с таким трудом запиханная внутрь, чуть не вышла наружу.

Он сплюнул на пол и протянул миску соседу.

– Хочешь?

– Не откажусь. – Коллекционер взял посудину и в один заход опустошил ее, после чего провел пальцем по стенкам миски и слизнул налипшую студенистую массу. – Да-а… Есть все же на земле хорошие люди. Не каждый способен такой широкий жест совершить. Человек, мучимый нестерпимым голодом, отказался от пищи, чтобы поддержать сокамерника-мутанта. Если это не героизм, тогда я уже ничего не понимаю в этой жизни.

– Ты закончил?

– Закончил.

– Тогда освободи мою койку.

– Да брось, Стас. Места, что ли, мало? Ложись, если хочешь, я же не мешаю. Кстати, а как твое полное имя?

– Станислав.

– А отчество с фамилией есть?

– Тебе зачем? Письма писать будешь?

– Да так просто, интересно. У меня вот ни имени, ни фамилии нет и не было никогда.

– Что, с самого детства Коллекционером звали? Ты уже тогда пальцы резать начал?

Охотник тихонько засмеялся, и сиплые звуки перешли в кашель.

– Нет, в детстве я только воровством баловался, а звали меня тогда – Щенок.

– Вот, значит, откуда любовь к собакам?