Еда и патроны

Стас закинул рюкзак на плечо, демонстративно махнув им перед носом гвардейца, идущего мимо с недовольной рожей, прошел по коридору до лестницы, скрипя ступеньками, поднялся этажом выше и без труда обнаружил восьмую комнату. Возле двери покой начальства хранила пара дюжих молодцов в черной форме и с пилотками на обритых головах, украшенных с фасада типовыми физиономиями модели «Есть, так точно».

– Стоять, – скомандовал один, перекатывая под гладко выбритой кожей мощные лицевые мышцы. – Ноги расставь, руки подними.

– Обыскивали уже, – неосмотрительно попытался возразить Стас, но понимания не нашел.

Глаза под массивными надбровными дугами, искрящиеся священной ненавистью ко всему живому, начали медленно, но неотвратимо сужаться, а лицо – расширяться, прирастая желваками, набухающими от неимоверного напряжения.

– Ладно, ладно. – Стас поспешно опустил рюкзак на пол и поднял руки.

Детина с пугающей быстротой передвинул свое атлетичное тело на два шага вперед и, присев, прошелся клешнями по хрупкой на его фоне фигуре Стаса, не забыв пару раз как следует хлопнуть наглеца по больному боку. После этой нехитрой процедуры самоутверждения он перетряхнул рюкзак, выудил из него термос с крупой и, приподняв правую бровь, строго взглянул на подопытного.

– Пшено, – лаконично пояснил Стас.

Детина отвинтил крышку, сунул свой шнобель в горловину и шумно вдохнул, едва не высосав содержимое термоса, после чего удовлетворенно хмыкнул, завинтил обезвреженный предмет и бросил его обратно в рюкзак.

– Проходи.

Стас открыл дверь и вошел в просторный, богато обставленный кабинет с паркетным полом и тяжелыми парчовыми шторами на окнах. В противоположном конце кабинета, во главе длинного стола с дюжиной стульев по периметру, сидел лысоватый человек лет пятидесяти пяти плотного телосложения, облаченный в отглаженную черную форму с нашивкой из четырех серебряных крестов возле сердца.

– Садитесь, – потребовал хозяин кабинета командным тоном, не допускающим возражений, и указал на стул справа от себя.

– Здравствуйте, – поприветствовал Стас, прикрыл за собой дверь и, ни на секунду не выпадая из-под изучающего цепкого взгляда, проследовал к указанному стулу.

– Я слушаю. – Буров сцепил пальцы в замок и, не мигая, уставился на посетителя.

Суровое волевое лицо матерого управленца с высоким лбом, расчерченным глубокими вертикальными морщинами, и давящим взглядом карих глаз из-под густых черных бровей неожиданно вывело Стаса из душевного равновесия, моментально пригвоздив к месту невесть с чего навалившейся тяжестью. Заготовленные слова почему-то все растерялись, язык завис в бессловесном вакууме, судорожно ища опору.

– Я… У меня есть сведения, которые, возможно, могли бы вас заинтересовать, может быть… да.

– Об этом я уже догадался. Излагай, и побыстрее, у меня дела.

Стас прокашлялся.

– Мне известно, где находится лагерь местной банды рейдеров, – торжественно констатировал он и замолчал, ожидая реакции.

Буров продолжал молча сверлить собеседника взглядом, не подавая ни малейших признаков заинтересованности. Каменное лицо сохраняло полную неподвижность.

– Могу показать на карте, – продолжил Стас в надежде заинтересовать потенциального клиента.

Ноль реакции.

– За определенную плату.

Губы Бурова медленно разомкнулись и совершили несколько причмокивающих движений.

– Денег хочешь?

– Я прошу лишь разумного вознаграждения за ценную информацию и…

– Все хотят денег. Да-а-а… Куда не плюнь, всюду деньги. – Буров подался вперед, облокотившись о стол, и недобро улыбнулся. – Деньги – зло, мой мальчик, одни беды от них. Посмотри вокруг. Люди предают, убивают, торгуют друг другом, как вещами. Вещами, мой мальчик! Деньги превращают нас в неодушевленные предметы, в товар. Алчность берет верх над рассудком, заставляет человека совершать немыслимые поступки, страшные, подлые, гнусные. Разве человек в здравом уме может творить такое? А ведь творит. И ради чего? Ради денег.

Стас сидел, вылупив глаза, и тихо охуевал. Уж чего-чего, а проповеди он никак не ожидал услышать. Подобные разговоры ему совсем не нравились, но перебить проповедника в форме Стас не решился.

– Деньги развращают человеческую сущность, подменяют собой мораль, совесть, – Буров задумался, – веру! Поклонение золотому тельцу – это ли не страшнейший из грехов? Не он ли привел к коллапсу всю планету? Да и вообще, – продолжил Буров уже более спокойным тоном, – если даже опустить все эти доводы, почему я должен тебе платить?

Стас, совершенно выбитый из колеи таким поворотом беседы, сумел лишь выдавить:

– Я как бы… в общем… – и начертить рукой в воздухе заковыристую фигуру, схожую по конфигурации с траекторией тревожных мыслей, блуждающих в его голове.