Джунгли мегаполиса

На этот раз вид у него был не такой солидный, как прежде. Выглядел он более чем обыкновенно, затрапезно, можно сказать. Жора бы даже его не узнал, если бы тот не произнёс этих слов.

Первой мыслью было, что к нему в дверь ломится какой-то обнаглевший пьянчужка.

– Пора платить по счетам! – выкрикнул тот и ввалился к нему в квартиру, буквально рухнул на Жору, не то пьяный, не то смертельно уставший.

Жора не осмелился выгнать его сразу, хотя весь вид неожиданного гостя говорил о том, что Зверь уже не был тем прежним Зверем, которого он знал некогда. Он положил его на диван, дал отоспаться.

Когда к вечеру Зверь проснулся, на кухне был готов лёгкий ужин и стояла бутылка коньяка. Жора решил, что этот человек всё-таки кое-что сделал для него и заслужил хотя бы такой приём.

– Ты должен поработать, малыш! – сказал он, опрокинув первую стопку залпом.

– Что случилось? – Жора почувствовал себя вправе говорить с ним свысока. Интуиция была здесь не при чём. Сам вид гостя подсказывал ему, что с ним произошли большие перемены. К тому же, как считал Жора, они были в расчёте.

– Случилось, случилось, – закивал головой тот.

– Я тебя не узнаю, – удивился Жора.

– Я себя тоже… Но работа остаётся работой.

– Что опять надо выкрасть чью-то интеллектуальную собственность?

– На этот раз нет. Работа будет похлеще… И без гонораров.

Зверь специально задержал рюмку с коньяком на пути ко рту, чтобы проверить реакцию Бегемота на последние слова.

У Жоры была масса возражений по этому поводу. К тому же он сам долгое время занимался как легальной, так и нелегальной коммерцией, знал, что такое бизнес, и что почём стоит, и в теперь сам посылал людей на задания и платил им за это деньги, когда большие, когда не очень, когда не платил вовсе.

Поэтому, выдержав длительную паузу, он сказал:

– Мне кажется, что мы не рассчитались ещё по старому делу.

Зверь покривился, сделал такую гримасу, как будто зубной болью у него свело сразу же половину всех зубов, но промолчал, хотя ощущалось по шумному дыханию, как нелегко ему это даётся.

– Мальчик, да стал крутой? – процедил он сквозь зубы, распевая слова на одесский манер.

– Нет, дядь, я просто поумнел, – тыкнул в его сторону указательным пальцем Жора. – Прошлое дело было немного дороже, чем вы мне заплатили. Я оказался не таким дураком, чтобы не понять, что за документы выкрал тогда, и кто, и что после этого на них заработал.

Зверь долго молчал, ссутулившись не то от усталости, не то от груза неприятного открытия, но всё же заговорил:

– Жорик, плачу за откровенность откровенностью и хочу сказать тебе, что ты должен был бы давным-давно гнить в земле!.. Если бы у меня был другой такой Жорик, – он шумно, с астматическим присвистом вздохнул, развёл руками и неестественно широко улыбнулся, словно оскалился. – Ну нет у меня другого такого понятливого, сообразительного и при этом смелого, находчивого, во всех отношениях готового для драки Жорика! Нету!

– Вы немного преувеличиваете мою оценку, – запротестовал Жора, задетый лестью, но не желающий купиться на неё, позволить обольстить себя до конца. К тому же он был теперь человеком дела и не собирался работать бесплатно. – Я уже давно отошёл в другую сферу деятельности и сильно потерял в спецназовских качествах. Растолстел, размяк, обленился. Жир вместо прежних мускулов – вот расплата за удовольствия жизни…

Зверь положил на плечо свою костистую, тяжёлую руку:

– Жорик! Я всё прекрасно знаю. Не ври мне. И поверь, что это дело надо сделать. Ты же знаешь, я не беспокою тебя по пустякам, я ценю твой уровень, тебя самого. Пожалуйста! Никто в этом городе не может больше сделать этого, кроме тебя. Поэтому я здесь. Вспомни, что когда-то, когда тебе было очень трудно – я-то отлично это знаю, – я пришёл к тебе на помощь и поднял тебя из грязи. Теперь ты один из тех, кого знаю в городе, кого здесь уважают, с кем считаются и кого боятся. Подумай, кем бы ты был, если бы я не протянул тебе тогда руку помощи? Кем бы ты был сейчас?!

Жора задумался. Он не был сентиментальным, но слова Зверя всё-таки подействовали на него, пробудили в нём что-то подобное остаткам совести, которые ещё можно было расшевелить.