Унылый ветер шелестел в деревьях и выл в камине, надрывая душу. Жалобно трепетал каждый листок плюща, перекинувшагося через ближнюю церковную ограду, за которой уже не было старой церкви, уступившей место новой, построенной на другом месте, в модно-готическом стиле. Но вот Джуду послышался из соседней комнаты чей то незнакомый голос, и он понял из разговора, что это приходский пастор беседовал с его теткой. Вскоре голос замолк и шаги пастора остановились в корридоре его двери. Джуд пригласил его войти.
– Очень род познакомиться с вами, сэр, – приветствовал Джуд вошедшего пастора. – Тетушка не раз упоминала мне о вас. К вашим услугам, Джуд Фолэ, только-что возвратился домой, и при первом-же знакомстве должен вам признаться, что малый я свихнувшийся, хотя одно время имел наилучшие намерения. Теперь я страшно расстроен от пьянства и всевозможных других безобразий.
Мало-помалу Джуд, что называется, выложил перед пастором всю свою душу, рассказал ему без утайки о своем порочном прошлом, о стремлении к высшему образованию и духовной карьере, о препятствиях, неудачах и о разбитых надеждах.
– Теперь я сознаю, что был глуп, и эта глупость останется при мне, – добавил Джуд в заключение. – Но я ни чуть не сожалею о крушении моих академических надежд. Теперь я не возвратился-бы к ним, будь я даже уверен в успехе. Мне думается только, что я еще способен принести известную пользу на духовном поприще и сильно горюю, что лишен теперь этой возможности.
Пастор, человек новый в этом приходе, живо заинтересовался таким признанием и сказал Джуду:
– Если вы действительно чувствуете призвание к пасторскому служению, то вам остается только исправиться и выработать стойкий характер. Тогда вы можете вступить в это звание сначала в качестве лиценциата. Только повторяю, вам надо безусловно отказаться от распущенной, невоздержной жизни.
– Я легко мог-бы вполне исправиться, – ответил Джуд, – еслиб хоть какая-нибудь надежда поддержала меня в моих стремлениях.
Часть III
Мельчестер
«И не было, жених, другой, подобной ей!»
Новое настроение овладею теперь душою нашего героя: его поглощала идея служения церкви и людям, в противуположность той эгоистически замкнутой и отвлеченной жизни, которую он вел до сих пор. Человек может проповедывать и делать добро ближним без похвальных листов кристминстерских школ, с одним общим образованием. Но вступление на духовное поприще с таким скромным образовательным цензом заставляло пылкого Джуда мириться с должностью пастора в каком-нибудь глухом селе или захолустном городишке, без всякой надежды на более лестное положение. С другой стороны, при таких обстоятельствах он не рисковал сделаться карьеристом; из него мог выйти почтенный служитель алтаря, обладающий всеми средствами к спасению других и собственному нравственному возрождению.
Это решение было подкреплено последним письмом от Сусанны. Она писала очевидно второпях, мало распространяясь о своих делах, и сообщала только, что сдала экзамен на учительницу, и намеревалась вступить в высшую школу в Мельчестере для подготовки к профессии избранной отчасти под его влиянием. В Мельчестере есть и богословская академия; город тихий и мирный, с преобладанием клерикального характера. Для светского и научного образования заведений не имелось, но за то свойственные ему духовные стремления могли найти себе там лучшую оценку. Так рассуждала Сусанна.
В самом деле, для него не могло быть ничего лучшего, как получить место в этом городе и посвятить себя богословским занятиям, не оставляя при этом и своего ремесла. Его усиленный интерес к этому новому месту жительства был всецело создан Сусанною, вовсе не разделявшей его настоящих стремлений, и Джуд сознавал в ней нравственное противоречие, но мирился с этой слабостью. Он рассчитывал на получение звания пастора годам к тридцати, – поэтому у него будет достаточно времени для всесторонней подготовки, а также для скопления своим ремеслом известного капитала, который даст ему впоследствии возможность оплачивать академический курс.
На Рождестве Сусанна отправилась в высшую школу в Мельчестер. Для переселения Джуда это было самое неудобное время в году, и он писал ей, что должен отложить свой приезд на месяц или два, пока дни не станут длиннее. Она согласилась с этим так охотно, что он пожалел даже, что сообщил ей об отсрочке – она, очевидно, не особенно беспокоилась о нем, хотя никогда не упрекала его за странное поведение и за таинственное исчезновение в ту ночь. Точно также никогда не говорила ни слова о своих отношениях в м-ру Филлотсону.