Джон Р. Р. Толкин. Письма

Едва сняли ограничения на бензин{Во время войны и в послевоенные годы в Англии существовало нормирование на бензин; проблема обострилась также в связи с Суэцким кризисом 1956–1957 гг.}, улица превратилась в ад. Но и Хедингтон — это вам не обитель покоя и мира. Когда я сюда въехал, Сэндфилд-Роуд представляла собою тупик, но вскорости ее противоположный конец открыли для проезда, и на какое-то время, пока не достроили Хедли-Уэй, она превратилась в неофициальный объезд для грузовиков. А теперь в верхнем конце улицы — автостоянка стадиона «Оксфорд Юнайтед»{Оксфордская футбольная команда.}. И при этом сами жители делают все, на что только способны радио, телевизоры, собаки, мотороллеры, грохотоциклы и машины всех размеров, кроме самых маленьких, чтобы обеспечивать шум спозаранку и часов этак до двух ночи. В довершение удовольствия в трех домах от нас живет один из участников группы юнцов, по всей видимости вознамерившихся уподобиться «Битл»{Так у автора.}. В те дни, когда в порядке очередности репетируют у него, шум стоит неописуемый…..

Касательно вашего вопроса. Ответить на него непросто: тут нужна полная автобиография, никак не меньше. Я начал создавать языки еще в раннем детстве: я ведь в первую очередь ученый-филолог. Мои интересы были и остаются главным образом научными. Но занимали меня также и фольклорные предания (особенно о драконах); и сочинительство (не чтение) стихов и новых размеров. Все это начало сливаться воедино в те времена, когда я был студентом, к вящему отчаянию моих наставников, и едва не погубило моей карьеры. Поскольку, официально числясь на «классическом», я познакомился с языками, которых современные англичане обычно не изучают, и каждый обладал ярко выраженной индивидуальной фонетической эстетикой: валлийский, финский, то, что осталось от готского четвертого века. Финский также заключал в себе отблеск совершенно иного мифологического мира.

Зародышем моих попыток записать собственные легенды, соответствующие моим искусственным языкам, стала трагическая повесть о злосчастном Куллерво из финского эпоса «Калевала». Эта история остается одним из основных эпизодов в легендах Первой эпохи (которые я надеюсь издать как «Сильмариллион»), хотя как «Дети Хурина» видоизменилась до неузнаваемости — за исключением трагического финала. Второй точкой отсчета стало написание «из головы» «Падения Гондолина», истории Идриль и Эаренделя (III 314), во время отпуска из армии по болезни в 1917 г.; и исходный вариант «Сказания о Лутиэн Тинувиэль и Берене», написанный позже в том же самом году. Первоосновой для нее послужил небольшой лесок, густо заросший «болиголовами» (вне всякого сомнения, росло там и немало других родственных растений) близ Руса на полуострове Хольдернесс, где я какое-то время находился в составе хамберского гарнизона. Вырвавшись из армии, я продолжал развивать свой замысел: в течение небольшого промежутка времени в Оксфорде, работая в штате составителей тогда еще не законченного великого Словаря; и после, перебравшись в Лидский университет, в 1920—26 гг. В О. я написал космогонический миф «Музыка Айнур», объяснив отношения Единого, трансцедентального Творца, и Валар, «Властей», Первотворений ангельской природы, и их роль в упорядочении и осуществлении Исходного Замысла. Говорилось в предании и о том, как так случилось, что Эру, Единый, сделал добавление к Замыслу и ввел темы Эрухин{В оригинале — Eruhоn (такая форма используется в ряде черновых текстов, в частности в «Затоплении Анадунэ», одном из вариантов предания о гибели Нуменора.}, Детей Господних, Перворожденных (эльфов) и Наследников (людей); причем Валар запрещалось пытаться подчинить их себе посредством страха или силы. В то же время я также начал придумывать алфавиты. В Лидсе я попытался обработать этот материал в стиле высоком и серьезном и многое облек в стихотворную форму. (Первый вариант песни Бродяжника о Лутиэн, что теперь входит в 1204, изначально был опубликован в Лидском университетском журнале[424]; однако все предание целиком, так, как оно представлено в кратком пересказе Арагорна, было записано в виде длинной поэмы, вплоть до 1206, строки 17 («ее отца»))[425].