Джон Р. Р. Толкин. Письма

Ужасно любезно с твоей стороны написать такое длинное письмо, да еще боюсь, что изнывая от усталости. Отвечаю тотчас же, поскольку преисполнен благодарности и поскольку только так письма у меня без ответа не остаются, и еще главным образом потому, что пакет от тебя пришел как раз тогда, когда я покончил с «домашней работой» — разобрался с протоколами и резолюциями долгого и многословного вчерашнего заседания колледжа (ни одного злоумышленника; всего лишь 24 человека, проявлявших обычную человеческую бестолковость. Я ощущал себя вроде как наблюдателем на заседании хоббитских старейшин, собравшихся, дабы проконсультировать мэра по поводу последовательности и выбора блюд на ширском банкете), — и у меня оказалось свободных полчаса до того, как спускаться вниз по холму^{199} на совещание с секретарем колледжа. Вот такого рода фраза удается мне легко и непринужденно…..

Нет, «Смеагол», конечно же, с самого начала полностью продуман не был, но, сдается мне, характер его уже подразумевался и нуждался лишь в проработке. Что до Гандальва: конечно же, покритиковать вовсе не означает примкнуть к П. Г.[288]! Да я бы и сам наговорил бы замечаний куда более уничижительных! Полагаю, в любом крупномасштабном произведении найдутся недочеты; особенно же в тех литературных формах, что основаны на материале более раннем и используют его по-новому: вот взять, например, Гомера, или «Беовульфа», или Вергилия, или греческую и шекспировскую трагедию! В этот класс — как представитель класса, не как конкурент! — «Властелин Колец» как раз и попадает, при том, что основан всего лишь на первых черновиках самого автора! Я полагаю, возвращение Гандальва и в самом деле представлено не лучшим образом; и еще один критик, столь же подпавший под очарование книги, как и вы, как ни странно, использует то же самое выражение: «надувательство». Отчасти причиной тому — вездесущие требования повествовательной техники. Гандальву полагается вернуться в такой-то момент, и здесь же следует объяснить, каким образом он выжил, во всех допустимых подробностях, — но сюжет развивается стремительно, невозможно тормозить повествование ради пространных рассуждений, задействующих весь «мифологический» фон. И так-то без небольшой задержки не обойтись; хотя рассказ Г. о себе я безжалостно урезал. Возможно, мне следовало бы слегка прояснить дальнейшие замечания в т. II (и т. III), относящиеся к Г. или вложенные в его уста, но я умышленно сводил все аллюзии на высшие материи к всего лишь намекам, заметить которые способны лишь самые внимательные, либо оставлял их в виде символов, вовсе никак не объясненных. Так что Господь и «ангелические» боги, Владыки или Власти Запада, лишь едва-едва проглядывают в таких местах, как, скажем, разговор Гандальва с Фродо: «за всем этим действует некая иная сила — превыше любых замыслов создателя Кольца»; или в нуменорской молитве Фарамира за трапезой.

Гандальв действительно «умер» и был преображен: и это кажется мне единственным настоящим надувательством — изобразить то, что может быть названо «смертью», как если бы оно не имело ни малейшего значения. «Я — Г. Белый, возвратившийся из пределов смерти». Возможно, ему скорее следовало сказать Змиеусту: «Я не для того прошел сквозь смерть (не «огонь и воду»), чтобы перебрасываться лукавыми словесами со слугой». И так далее. Я мог бы добавить еще многое, да только оно посодействует лишь разъяснению (возможно, занудному) «мифологических» идей, существующих в моем сознании; боюсь, оно не устранит того факта, что возвращение Г., так, как оно представлено в этой книге, — «недочет», который я вполне сознаю и, возможно, не исправил лишь потому, что недостаточно постарался. Но Г., конечно же, вовсе не принадлежит к людскому роду (он — не человек и не хоббит). И, разумеется, в современном языке не найдется термина для описания того, что же он на самом деле такое. Я бы дерзнул сказать, что он — воплощенный «ангел»: в прямом смысле слова [289], строго говоря: то есть один из истари, магов, «тех, кто знает», посланец от Владык Запада, отправленный в Средиземье, когда на горизонте замаячила великая угроза Саурона. Говоря «воплощенный», я имею в виду, что они облеклись в физические тела, способные испытывать боль, и усталость, и угнетать дух физическим страхом, и быть «убитыми», хотя, поддерживаемые ангелическим духом, они могли просуществовать весьма долго, и признаки утомления от забот и трудов проявлялись в них крайне медленно.