Джип из тыквы

Голос у Саныча слабоват, он не медно-трубный, как обычно, а тускло-жестяной. Я подозреваю, что он что-то повредил себе, так что медики нам сейчас нужнее, чем все остальные. Но неразумный пострадавший набирает явно не «03».

– Здоров, брат, – через силу говорит он в трубку. – Давай живо с ребятками на кипучеключевский перевал, мимо не проскочите, тут моя тачка.

– Ты кому звонишь? – спрашиваю я голосом сварливой жены. – Каким еще браткам? Тебе в больницу надо!

– Это после.

Саныч опускает мобильник и закрывает глаза.

– Эй! Ты чего?!

Вот теперь меня захлестывает паника.

– Тихо! А ну, отошла! – водила отодвигает меня в сторону. – Вот дуры-бабы! Че ты трясешь мужика, доломаешь ведь!

Он сам поднимает мобильник и, разговаривая сначала с медиками, а потом с полицией, бдительно следит, чтобы я не приближалась к пострадавшему.

Отхожу к медведям, сажусь на жухлую траву, обнимаю себя руками и напряженно смотрю на Саныча.

Включаю эмпатию.

Саныч светится, как уголек из очага – багровым, и постепенно темнеет.

– Ну нет! Я не дам тебе погаснуть, даже не надейся! – яростно шепчу я, заметно беспокоя этим водилу.

Мой свет – твой свет.

Я прогоняю тревогу и страх, чтобы остались только любовь и нежность. Ровное золотое тепло ручейком течет от меня к Санычу, и постепенно его собственное свечение меняет цвет и интенсивность.

Я держу тебя, не бойся!

Я ни о чем не думаю. Я не могу тратить ресурсы на такую роскошь – думать. Я действую: согреваю и питаю чужую жизнь.

А в голове моей происходит деловитое шевеление. Сами собой сползаются и склеиваются кусочки мозаики, смутные образы наслаиваются один на другой и становятся более объемными. Совпадения, повторы, многочисленные «дежа-вю» выстраиваются в линию – хаос упорядочивается, структурируется, рассыпанные жемчужные зерна образуют бусы…

Мне некогда разобраться в том, что происходит, я занята другим, гораздо более важным делом, но я уже не думаю, будто я голый ноль без палочки. Прошло ощущение душевной пустоты, томившее меня все время после аварии.

Еще чуть-чуть – и я вспомню.

Первой из спецмашин прибывает патрулька ГИБДД. С полицейскими общается сначала водила, а потом Вано, примчавший с группой знакомых мне качков на двух машинах. Я фиксирую это обстоятельство, но не могу сосредоточиться на происходящем в реальности, потому что по-прежнему погружена в мир светящихся теней. «Скорой» все еще нет, и без моей поддержки Саныч может погаснуть.

Эмоции – это энергия. Так просто на самом деле, почему же я об этом не знала раньше? Не зря поэты и писатели говорят о силе чувств, они правы, это не просто фигура речи.

«Я мыслю, следовательно, я существую!» – сказал Декарт. «Я чувствую, значит, я живу!» – формулирую я, Маша Виленская.

Звучит, конечно, банально. Зато работает!

– Не приставайте ко мне! – невежливо обрубаю я попытку дорожного инспектора задать мне вопросы. – Поговорим потом, когда он будет в безопасности!

– Девушка в шоке, – сочувственно говорит кто-то.

Пусть думают что хотят, лишь бы не трогали меня, не отвлекали.

Через тысячу лет или около того прибывает улитка «Скорая», и я отцепляюсь от Саныча, чтобы дать поработать медикам.

У них свои приемы, но они тоже действенны: я с облегчением отмечаю, что состояние пациента улучшается. Саныч даже открывает глаза и проводит короткие переговоры с Вано. Я не слышу, о чем они говорят, меня тоже ощупывают и осматривают медики, и я напрасно расходую остатки жизненной энергии на тщетную борьбу с фельдшером, желающим вкатить мне укольчик.

Кто-то приносит пушистый клетчатый плед и украшает мой незатейливый наряд от кутюрье-дальнобойщика яркими цветами шотландского клана. Вся клетчатая и замедленная, как черепаха, я послушно пью горячий сладкий кофе из термоса, надеясь, что он меня взбодрит и добавит сил.

Напрасно надеюсь.

Как следует взбодрить меня смог бы разве что близкий выстрел из пушки. Или рык ожившего бетонного топтыгина.

Саныча еще только устраивают в «Скорой», а я уже роняю бумажный стаканчик и соскальзываю щекой с плеча скульптурного медведя на его широкую лапу. Она твердая, но мне все равно.

– Петя, давай-ка девочку в мою машину! – слышу я сквозь уплотняющуюся вату в ушах. – Саня, Рома, возвращаетесь на полкилометра, идете вдоль трассы вверх. Олег и Митрич, отъезжаете и двигаетесь сверху им навстречу. Прочешите, если надо, лес. Найдите эту тварь.

Хлопают дверцы машин, гудят моторы. Меня качает, увозит и уносит.

– Ту тварь зовут Валентин, – бормочу я, уплывая.

– Мы разберемся, – уверенно обещает голос Вано.

Свет в больничном коридоре белый, резкий, а стены, выкрашенные масляной краской, кремовые и блестящие. Мокрый бежевый линолеум на полу тоже сверкает, в результате чего интерьер воистину ослепителен. Я зажмуриваюсь, заклиная себя не спать.

Это трудно. Глаза слипаются сами собой, ресницы соединяются, как половинки застежки-молнии. Вокруг светло, словно в летний полдень, да еще лампа под потолком усыпляюще стрекочет, будто цикада.

Потом появляется озабоченный шмель:

– Можжжет, все жжжже до дому ужжже? – жужжит Грачик.