Джип из тыквы

Я пожимаю плечами. Возразить на это нечего. На самом деле мне понятно, что выставить меня порывистой психопаткой легче легкого, особенно если сделать это посмертно. Факты – вещь упрямая.

Во-первых, однажды я уже слетела в пропасть, гоняя по горам голышом, и эту историю крепко помнят в клинике. Во-вторых, совсем недавно меня снова извлекли из-за руля все в том же обнаженном виде, о чем в отделении полиции и запись осталась, я думаю. Еще один смертельный заезд по такому сценарию был бы воспринят как сложившаяся мания, и толком расследовать гибель психопатки никто не стал бы.

И в результате я бы получила местечко на кладбище, а мой «муж» Максим – море сочувствия и наследство. Квартирка моя, хоть и не хоромы, а денег стоит. Небось богатый и щедрый Тугарин не стал бы отбирать у безутешного вдовца шалаш, в котором тот был счастлив с милой. А «моя» записка послужила бы доказательством наших с Максом добрых, нежных, пылких, страстных (впишите нужное) отношений.

Я вынуждена признать, что преступный план Валентина имел все шансы на успех. Если бы не Саныч…

«Но как же он так вовремя подоспел?» – удивляется мой внутренний голос.

И я вспоминаю, как салон увозящего меня «Рено» на ночном проселке затопил свет фар одинокого автомобиля, и Валентин чертыхнулся, как будто недовольный неожиданной встречей. Вероятно, это и был Саныч!

«Он узнал твою машину, но за рулем был другой человек, а тебя он не увидел, поэтому проехал мимо, – быстро рассуждает мой внутренний голос. – Саныч зашел в коттедж, прочитал записку, которую Валентин оставил на видном месте, все понял и помчался вдогонку!»

– Как это он так вдруг «все понял»? – сомневаюсь я. – Я с ним своими проблемами не делилась, не исповедовалась, только один раз обмолвилась, что я уже трижды угоняла машину… Ну и про то, что на меня на улице напали, хлороформом охмурили и в полицию забрали, тоже обмолвилась…

Внутренний голос хмыкает, намекая, что упомянутых обмолвок было вполне достаточно, чтобы пробудить чье угодно любопытство. В общем-то, если я Санычу небезынтересна (а это, мне кажется, уже доказанный факт), он вполне мог попытаться разобраться в моей истории.

«Ой-ой-ой! – подстреленным зайчиком верещит мой внутренний голос. – А те «смежники» участкового, которые интересовались тобой! Не могли ли они быть братками Саныча? Очень уж вся их компания похожа на дружную группу бывших соратников!»

– Не исключено, – соглашаюсь я.

Это и в самом деле вполне возможно.

Мое желание побеседовать с Санычем возрастает.

Что, если он знает обо мне больше, чем я сама?

«Да уж наверняка», – фыркает внутренний голос, намекая, что добытая мной информация почти равна нулю.

Слышать это мне обидно. Я не такой уж бесталанный сыщик! У меня уже были идеи, наметки, эти, как их?.. Версии! И ниточки!

На диване по-прежнему валяются распечатки объявлений с фотографиями пропавших людей. Я собираю их, разглаживаю, складываю стопочкой и включаю телевизор.

Нет худа без добра: сегодня я не просплю предрассветный выпуск программы «Полицейский участок» с повтором рубрики «Объявлены в розыск».

С бумагами на коленках сижу перед телевизором, опасливо ожидая, когда меня снова «накроет». Смотрю программу, сравниваю лица на экране с теми, что у меня в распечатках, и отбрасываю объявления, которые не вызывают у меня особых чувств.

После трех холостых выстрелов успеваю расслабиться, и четвертый бьет меня, тепленькую, наповал.

На этот раз я выхватываю чрезвычайно яркий кусок чужой жизни – даже с лицами и именами.

– Ненавижу тебя! Я тебя ненавижу! – шепчет Санька.

Он трясется. Пальцы на тугом шпингалете окна, щеки, голос – все дрожит, так что получается «ннненннвишшштьпь», но я понимаю.

Мой сын ненавидит свою мать. Что тут непонятного? В тринадцать лет это нормально.

Тем не менее я хриплю:

– Шизофреник! Придурок припадочный, весь в своего папочку, урод!

– Не трогай моего папу! – Санька кривится.

Я жду. Сейчас он разнюнится, плакса!

Я скалю зубы в улыбке.

Плачь, сопляк, плачь! Давай, реви! Будешь знать, кто из нас сильнее, кто тут главный!

Я.

Главная тут – я.

Как я захочу, так и будет.

– Мой папа умер!

– Ага, можно подумать, погиб на войне! Отдал жизнь за грядущие поколения! – я хихикаю. – Посмертно удостоен звания Героя! Алкаш-Кибальчиш!

Санькин папочка не заслуживает доброго слова. Тупое животное, он допился до смерти: невменяемый собутыльник свернул ему шею. Жуть! Мы похоронили его два или три года назад, я точно не помню. Похоронами и поминками занималась моя мать – еще одно жалкое создание, бездарно потратившее свою жизнь на рабское служение родным кровиночкам, о чем ее никто, между прочим, никогда не просил. Так что нечего теперь жаловаться. Это не я ее довела. Она сама виновата.

– Это ты алкашка! Ты! – кричит Санька.

Он плюется, из перекошенного рта летят брызги.

Это отвратительно.

– Не подходи! – орет он. – Не приближайся ко мне, или я выброшусь в окно!

– Помочь со шпингалетом? – улыбаясь, предлагаю я. – Или все-таки сам откроешь, слабак?

– Ненавижу тебя! – хрипит он.