Наконец Джеку удалось сбежать. В него вселяли отвращение и запах лаванды, и траурные вуали, и «приличное умирание», и все эти ужасные люди. «Очевидно в них что-то неладно, — рассуждал он, — если они могут быть такими». И снова ему пришло в голову, что он сам ничто иное, как подкидыш, не принадлежащий к числу «нормальных людей».
Он бежал, обливаясь потом и радуясь возможности «выпотеть» душившее его омерзение. Дойдя до пруда, он разделся, разложил свои вещи на солнце и стал плескаться в прохладной воде. Если бы можно было отмыть свои мысли! Быть одному на свете!
После купания он посидел с минуту на солнце; затем пошел дальше — куда? Только не домой.
В глубине его сознания копошилась мысль о Монике, не вернувшейся до сих пор от «рыжих».
В прошлое воскресенье в такой же самый вечер он поцеловал ее. И как он ни старался, желание поцеловать ее еще раз догоняло его, подобно легкокрылой бабочке. Он медленно побрел к тропинке, ведущей на ферму «рыжих», внимая странному вечернему крику сорок и отдаленному шуму летящих попугаев. Внезапно до него донесся звук, которого он дожидался в душе: голос Моники, полный упрека, раздраженный и испуганный. Оттенок страха в ее голосе заставил его стиснуть зубы. Первым чувством было не мешать ее одиночеству. Но снова до него долетели странные интонации ее голоса, на этот раз с примесью искренней ненависти. Джек бросился в кусты. Внезапно он почувствовал теплый лошадиный запах. Действительно, к дереву была привязана Люси, а Моника, в длинном розовом ситцевом платье, старалась вскочить в седло. Но каждый раз Казу, одетый в длинные воскресные штаны, белую рубашку и в белых крикетных башмаках на резиновой подошве, обхватывал ее растопыренными пальцами за талию, снимал с седла и на минуту прижимал к себе. Люси становилась беспокойной, а огромная вороная лошадь Казу, привязанная к другому дереву, так сильно мотала головой, что трензель звенел. Очевидно Казу соскочил, чтобы подтянуть подпругу. Моника действительно рассердилась и струсила, первый раз почувствовав свое бессилие. Это приводило ее в бешенство и, будь она в силах, не колеблясь убила бы Казу. Но ее ненависть лишь распаляла «рыжего». Он обхватил своими ручищами ее стройную фигурку. У нее вырвался громкий, пронзительный крик. Джек выскочил из кустарника, спугнув лошадей. Казу обернулся и увидел Джека. И в этот момент наш герой влепил ему в подбородок хорошо рассчитанный удар. Застигнутый врасплох Казу споткнулся и отскочил в сторону Люси, которая стала брыкаться, тогда как Моника, запутавшись в длинном платье, упала на колени.
Нападения не последовало. Вместо него Казу произнес тоном глубочайшего презрения:
— Обалдел ты что ли, пьяный мальчишка?
Джек подошел к Монике. Она встала и поправляла прическу.
— Иди домой, Моника. Бабушка умирает, — сказал он ей.
Она взглянула на него, и легкая, порочная улыбка, как от чего-то забавного, скользнула по ее лицу. Затем она разразилась сумасшедшим, неудержимым смехом, в глубине которого слышались злоба и разочарование.
— Ха-ха-ха! — хохотала она. — Ха-ха-ха! Бабушка умирает! Ха-ха-ха! Неужели? Ха-ха-ха! Нет, не могу, это так смешно, ха-ха-ха!
Смех перешел в икоту. Оба юноши стояли потрясенные, испуганные этим истерическим хохотом, так дико звучащим в лесу.
Моника попыталась прекратить истерический хохот, сотрясающий ее хрупкое тело. Внезапно смех перешел в судорожные рыдания:
— Я знаю, знаю, — как ребенок рыдала она, — бабушка умирает, а вы не пускаете меня домой.
— Ты можешь возвращаться домой, — сказал Джек. — Только не уходи с таким заплаканным лицом.
Она с трудом овладела собой и подошла к лошади. Отвернувшись, Моника медленно тронулась в путь.
Казу все еще стоял в прежней позе, расставив ноги, со слегка наклоненной головой и с выражением бешеной, презрительной и мстительной злобы в голубых глазах.
Он приготовился к нападению; Джек видел это и напрягся.
— Ты желаешь получить заслуженное наказание? — вызывающе спросил Казу.
— Готов, — ответил Джек.
О, как он ненавидел противные, насмешливые глаза Казу, как охотно выбил бы он их! В конце концов ненависть была более сильным чувством, нежели любовь. Казу медленно сбросил с себя шляпу. Джек последовал его примеру и принялся снимать пиджак. Казу обернулся и посмотрел, ушла ли Моника. Да, она была уже спиной к ним, и Люси осторожно ступала через корни деревьев. Он поднял голову, развязал галстук и бросил его к шляпе. Затем снял рубашку и туже затянул ремень. Теперь он был обнажен до пояса. У него было совсем белое тело, с рыжими волосами на груди. Сильные волосатые руки и шея были покрыты красным загаром. В других местах его кожа была ослепительной белизны и свидетельствовала о крепком здоровье, но все же он был скорее некрасив.