Джафар и Джан

В просвете между оградами садов заблестела гладь реки. Поэт и его слуга вышли к Тигру. После тенистых улиц солнце слепило глаза. Сияла вода. Сияли медные щиты воинов, охранявших плавучий мост. На том берегу ярко блестела высокая светло-коричневая стена с темной прорезью ворот. Копыта лошадей глухо стучали по деревянному настилу моста. Люди шли торопливой толпой, все почти в одном направлении – к воротам. По сторонам их стояло десятка два рослых воинов в серебряных кольчугах и таких же шлемах с наносниками. В проходе через толстую стену на путников пахнуло прохладной сыростью, и снова брызнуло еще не знойное утреннее солнце. Они вышли на широкую прямую улицу, обсаженную двойными рядами высоких пальм.

По обеим сторонам тянулись лавки ремесленников, тут же выделывавших свои товары. Медники и жестянщики неумолчно стучали молотками. Продавцы музыкальных инструментов пробовали флейты, дудки-мизмары* (Небольшая тростниковая дудочка с язычком), таблы* (Барабаны), кусы* (Большие барабаны), трескучие кадибы* (Палочки-кастаньеты). Портные шили халаты, горланя песни, слов которых нельзя было разобрать среди стука, звона, криков, скрипа арб, рева ишаков и верблюдов.

У Джафара закружилась голова. Недавно еще в базарные дни Анах казался ему оглушительно шумным, а по сравнению с этой улицей он был тихой деревней. В глазах рябило от множества разноцветных халатов – то полотняных, как у самого Джафара, то шелковых, бархатных, затканных золотом и серебром. Вперемешку с правоверными шли какие-то желтолицые люди с раскосыми глазами и длинными косами., Шли негры – и нарядные евнухи с бабьими лицами, и почти голые, сильные и здоровые парни всех цветов кожи: черные, как уголь, темно-кофейные, серые, как шкура ишака после дождя. Шли высокие мужчины в холщовых рубахах и портах, с голубыми глазами и волосами, точь-в-точь как у покойницы няни Олыги.

Немало было в толпе и женщин разных стран. Как ни устал Джафар от всего виденного, он все-таки пристально всматривался в тех, которые шли без покрывал. Сравнивал. Ни у одной не было таких глаз и такой походки, как у Джан. Длиннокосая персиянка показалась было красавицей, вроде женушки, но рассмешили шаровары – надо же было надеть эдакую штуку!.. И глаза у нее оказались глупые, как у молодой овцы.

Джафар старался все увидеть и запомнить. Доведется ли ему еще раз попасть в Багдад?.. Знал, что они с Физали поедут мимо дворца халифа. Думал, что вот-вот его увидит, но поэт сказал, что дворец не здесь. Снова перед путниками выросла высокая коричневая стена с широкой прорезью ворот. Она была много красивее первой. Над аркой ворот высилась многогранная башня с зеленым ребристым куполом. Вдоль основания стены сверкающей ковровой дорожкой шел узор из разноцветных изразцов. У ворот стояли воины, еще выше ростом и еще пышнее одетые, чем у прохода через первую стену. Золоченые шлемы, кольчуги и щиты ярко горели на солнце. Начальника караула легко было узнать по сабле, усыпанной драгоценными камнями.

Увидев этих воинов, поэт понял, что раньше завтрашнего дня он, наверное, не увидит Гарун аль-Рашида. Предстояло какое-то торжество – в обыкновенные дни и стража вторых ворот носила серебряные, а не золотые доспехи.

Физали остановил двух хорошо одетых молодых людей. Спросил, в чем дело. На него посмотрели с удивлением. Откуда он, этот почтенный старик?.. Все ведь в Багдаде знают, что халиф принимает сегодня посла византийского императора Никифора I.

Когда путники проехали по широкому проходу, облицованному золотистым мрамором, и очутились в самом сердце Багдада, Джафар едва не вскрикнул от изумления. Перед ним расстилалась огромная площадь, посередине которой высилось удивительное здание, словно затянутое сверху донизу разноцветными коврами. Понял сразу, что это и есть дворец.

Великолепное жилище Гарун аль-Рашида родилось и выросло на глазах Физали еще во времена халифа Аль-Мансура* (Отец Гарун аль-Рашида, Альманзор европейцев, в 762 году н. э. перенес в Багдад столицу халифата). Теперь оно было давнишним знакомым. Напоминало о счастливых годах, когда полный сил путешественник-поэт приезжал сюда по возвращении из далеких странствий.

Физали вместе с Джафаром отъехал в сторону, выбрался из толпы, остановил коня. Долго любовался – в который уже раз – певучей нежностью изразцовых узоров, мощной стрельчатой аркой над главным входом, бирюзовыми ребристыми башнями, на которых величаво горели золотые купола.

Час был еще ранний, и всюду, куда ни достигало солнце, лиловые густые тени оживляли спокойную красоту дворца. Искусный и смелый зодчий построил его так, что, откуда ни посмотри, бледно-розовые стены, затканные узорами изразцов, двойные окна, стрельчатые арки, башни – все сливалось в каменную песню, славившую могущество и мудрость халифа.