Дыхание судьбы

Ближе к вечеру ротные повара привезли в деревню еду, первую горячую еду после Бельгии — котлеты из лосося, пюре из сухого картофеля, консервированный компот, — и большинство в приподнятом настроении уселись на корточках на улице, склонившись над своими котелками.

— Что это еще за кошачье дерьмо?

— Это кошачье дерьмо — котлеты из лосося, вроде того.

Прентис поискал глазами Квинта, но того не было видно, хотя он заметил Сэма Рэнда, спокойно жующего и разговаривающего с соседями. Ему подумалось, что Сэм — единственный здесь, кого он действительно знает, а из всех остальных — только троих или четверых, да и то по имени. Однако в нем рождалось чувство сентиментальной нежности к ним всем. Теперь очень скоро эти незнакомцы тоже могут стать его друзьями.

Он смог проглотить лишь несколько ложек, как его вырвало, и опять стало плохо.

Он сел на обломок бетонной плиты, сомневаясь, стоит ли закурить. Хуже всего было то, что до Орбура еще три мили, и они отнимут у него последние силы. В глазах затуманилось и поплыло; если б было где приклонить голову, он бы мгновенно уснул.

— Подвинься, приятель, — раздался голос Джона Квинта, а следом и сам он вразвалочку вышел из толпы с ручным пулеметом на плече и погасшей трубочкой в зубах. Он явно не помнил, что они с Прентисом не разговаривают. — Видок у тебя, как я и ожидал. — И он осторожно присел рядом на плиту.

— Странно, понимаешь? Только что…

— Господи, что у тебя с голосом?

— Не знаю, ларингит или вроде того. Понимаешь, что странно? Только что, до еды, чувствовал себя хорошо, а теперь вот обратно, до рвоты. Накатывает какими-то приступами.

— Вот в чем дело, ясно. Со мной то же самое. И становится все хуже и хуже.

Присутствие Квинта действовало успокаивающе; даже, казалось, окружающее вновь виделось четко. Рядом несколько человек показывали вверх, и Прентис, задрав голову, увидел в темной синеве неба узоры белых следов от самолетов. Воздушный бой между истребителями происходил слишком высоко, чтобы различить их, — они чернели точками в начале следа, как самолеты, которые когда-то выписывали летом в небе над Нью-Йорком «Пепси-кола». Но от напряжения кашель возобновился с удвоенной силой, и он, согнувшись от боли, сидел, свесив голову между колен.

— Смотри, Прентис, — сказал Квинт, и Прентис было подумал, что тот призывает его посмотреть на самолеты; но Квинт имел в виду другое. — Какой резон нам обманывать себя? Знаешь, что я думаю? Я думаю, что у нас обоих пневмония. Или мы на грани. Все симптомы говорят об этом.

— А как же все другие ребята? Почему у них этого нет? У ребят, которые в Арденнах месяц спали на снегу?

— Да хрен с ними, Прентис. Это никак не связано. Люди подхватывают пневмонию даже в апреле и мае. Младенцы болеют ею. Атлеты на пике формы. Старухи, сходив в дешевый магазин. Это болезнь, вот и все, а когда заболеваешь, полагается ложиться в больницу.

Прентис задумался, а потом спросил:

— Ты имеешь в виду, что хочешь вернуться?

— Я имею в виду, что нам обоим стоит пойти к Эгету и сказать, что мы больны, что больше не можем, и пойти обратно в медпункт. Прямо сейчас. Разве это не разумно?

И удивительное дело: на лице Квинта, по-совиному круглом и очкастом, обросшем густой бородой, появилось выражение, какого Прентис никогда прежде не видел: вызова, смешанного с мольбой. Впервые за все эти месяцы Квинт просил у Прентиса совета, а не наоборот.

Момент был необычайно драматический — точно как в кино, когда музыка вдруг смолкает, и герой принимает решение, — и Прентису не понадобилось долго решать, что он ответит. Не имело значения даже, что он произнесет его своим дурацким фальцетом.

— Нет, — сказал он. — Не хочу.

Квинт сунул трубку в рот и опустил взгляд на свои галоши.

— То есть я не собираюсь останавливать тебя, Квинт, ты, если хочешь, иди. Я остаюсь, вот и все.

Он понимал, что рискует показаться дешевым героем, но ему было все равно — и Квинт, даже если так и подумал, не обвинил его в этом. Только и сказал:

— Ладно.

— Нет, как покончим с Орбуром, я, наверно, и пойду, но не раньше. Просто, по-моему, неправильно делать это сейчас, всего-навсего.

— Ладно-ладно, — сказал Квинт. — Ты свое соображение высказал.

На этом их разговор закончился, хотя напряжение продолжало висеть между ними; они щурясь смотрели друг на друга, потом отвели глаза.

Рота «А» выступила той же ночью вместе со всем батальоном. Третий взвод шел первым; за ним — группа управления, иначе «штабной взвод», дальше первый, потом второй, и замыкал колонну взвод оружия. Большую часть пути до Орбура прошли, соблюдая полную тишину, двумя цепочками в пяти шагах одна от другой по обе стороны дороги, не отрывая глаз от спины впередиидущего. Потом, скрючившись в темных кюветах, ждали артиллерийской поддержки.