Дык

Он шел по песчанному берегу моря, кокосовые пальмы, как ивушки плакучие в России, клонились к самой воде, яркие попугаи орали что-то непотребное. На одной из пальм сидел папуас. Пытаясь дотянуться до кокосового ореха, он пыхтел, тужился и сопел, как паровоз.

- Эй! - окликнул его Федя. - На дереве!

- О!

- Ты кто?

- Мбангу.

- Не крещеный, что ли?

- Хрещеный, - ответил папуас и, не удержавшись на дереве, рухнул вниз, спугнув целую тучу попугаев.

- А кем крещен, мною али в Папуасовке?

- Тобою, - ответствовал Мбангу, с которым, как ни странно, ничего от падения не произошло. - И в Папуасовке. Три раза, однако, крестили.

"Ловкий малый," - подумал Федя.

- Пойдешь со мной, - решил он. - Воевать будем с Папуасовкой.

- Нельзя мне, - сделав глупое лицо, сказал Мбангу. - У меня плоскостопие.

- И ты... - махнул рукой Федя. - Никто меня не любит!

Папуас долго смотрел вслед Феде, почесывая кучерявую голову, затем снова полез на дерево.

Жаркое солнце встало в зенит. Полдень поливал остров лучами. Федя вынул из кармана белый платок и повязал его на голову. Потом подумал: "Э, пусть лучше умру от солнечного удара!" - и снял платок.

- Вот умру я, умру я, похоронют меня... - тихо запел он, шагая в сторону Папуасовки. - И нихто не узнаит, где могилка моя...

Феде было жалко себя.

"Гад Преображенский, небось, своих спрятал в засаде, щас выскочут... Или папуасы отравленной колючкой в меня бац! И нету братишки Феденьки. Эх!"

Федя услышал хруст песка под чьими-то ногами и поднял голову. Навстречу ему шел грустный Преображенский. Митька держал в руке белый платок и, глядя под ноги, напевал "Вот умру я, умру..."

Федя Стакан глянул на платок в своей собственной руке, на платок в руке Преображенского, заплакал от радости:

- Митька! Друг!

- Федька!

Друзья бросились друг к другу, как будто не виделись больше десяти лет.

- Митька, братишка ты мой! - орал счастливый Федя.

- Ведь ты братишка мне! - отвечал не менее счастливый Дмитрий.

- Дырку вам от бублика, а не Шарапова! - кричали оба, да так, что было слышно в обоих деревнях.

- Воюют, однако! - говорили митьки в Папуасовке.

- Шибко крутое сражение! - раздумывали митьки в Больших Папуасах.

- Помочь надоть! - вскочил Сидор в Папусовке. - Дык, ведь один Митька там против всех Больших Папуасов!

- На помощь к Феденьке! - закричал Саша в Больших Папуасах. Стало быть, одному ему не выдержать супротив Папуасовки!

Две толпы митьков рванули по побережью к обнимающимся братишкам.

- А-а-а!!! - орали они.

Возле счастливых Митьки и Федьки, толпы остановились, недоуменно посмотрели, как те пьют из одной бутылки портвейн, и по побережью пронесся крик:

- Ур-ра!!!

Так кончилась большая папуасовская война. Советы деревень тут же на берегу за ящиком портвейна решили, что такое событие следует хорошенько отметить. Причем два раза, как сказал Федя. Один раз в Больших Папуасах, второй - в Папуасовке. Братишки-митьки занялись подсчетом, сколько ящиков портвейна и бочек пива есть в деревнях, и за сколько дней они их выпьют.

- Дык! - слышались взволнованные голоса. - Елы-палы!

Вдруг все увидели мчащегося по берегу Мбангу.

- Пирато! Пирато! - кричал папуас.

Митьки глянули на море. На горизонте белели паруса кораблей...

Глава шестая,

Как отпраздновали примирение

На острове, который я позволил себе

назвать Новой Гвинеей, нас встретила

толпа бородатых аборигенов, называющих

своего вождя "митькой", друг друга

"митьками", а всех остальных

папуасами. Встретили нас

доброжелательно, напоили напитками,

напоминающими пиво и портвейн, а узнав

мое имя, что-то лопотали и показывали

жестами, как будто меня надо разрезать,

поджарить на костре и съесть, на что я

с присущим мне юмором не соглашался. Мы

долго смеялись...

Из отчета капитана Джеймса Кука

Британской Академии Наук

На шлюпках, прибывших с кораблей, сидели серьезные люди в кафтанах, напудренных завитых париках, при шпагах и с мушкетами. Их главный подошел к толпе глазеющих митьков, снял шляпу, сделал изящный полупоклон, подметя перьями шляпы песчаный пляж и заговорил по-английски.

Английского среди митьков никто не знал, а если кто и учил в школе, так от тех знаний ничего не осталось.

- Дык, - сказал Митька, и англичанин повернулся к нему, осознав, видимо, что Преображенский здесь главный. - Ты это, чего уж там... Элементарно, Ватсон... Федь, дай ему портвейна!

Федька налил из большой глинянной бутыли в кружку и протянул гостю.

- О! Порто! - воскликнул англичанин, отведав. - Гуд!

- Гуд! - хором подхватили митьки, оживленно разливая по кружкам портвейн.

Папуасы быстренько положили прямо на песок длинную скатерть, наставили всяческой закуски и много-много бутылок. Мбангу и Ваня прикатили большую бочку пива.

Английские мореплаватели рассаживались за стол, а главный пытался что-то втолковать Дмитрию и Федору:

- Ай эм кэптэн Джеймс Кук!

- А, - воскликнул Федька. - Знаем, знаем. Это которого съели аборигены!

- Ай эм кэптэн Джеймс Кук!

Преображенский ласково потрепал его по плечу и прогудел в густую бороду:

- Чтож ты так, братишка! Дык, оставался бы у нас, митьком бы стал, а то все не успокоишься никак, вот и съедят тебя, дурилку картонную...