Двуликий любовник

Норма почувствовала, что с ней творится нечто не­обычное. На нее навалилось невыносимо тягостное чувство. Служанка принесла херес, и Норма наполнила рюмки — сперва своему гостю, потом себе — и, сдержи­вая волнение и трепет, попросила, чтобы он рассказал о Жоане что-нибудь еще. Она внимательно слушала его еще около получаса, и постепенно у нее возникло ощу­щение, что непроницаемый и холодный Фанека гово­рит о своем друге как о чем-то нереальном, словно о привидении или ряженом на карнавале. Окутанный облачком сигаретного дыма, он описывал ей квартал, где стоял дом Мареса, его пьющую мать и мальчишек из их шайки, неизвестного отца, которого на самом деле все отлично знали, этого фокусника Фу-Цзы, уличное детство, тайны чревовещания и акробатические номе­ра, выступления в роли Тореро в Маске в кафе кинотеа­тра «Селекто» — номер, который придумал сам Mapec, — в сороковых годах коплы[20] и пасодобли в костю­ме тореро с маской на лице имели успех... Он рассказал об их детских выдумках и фантазиях, вспомнил отли­вающие золотом крыши Виллы Валенти, огромный эв­калипт в саду с бесконечной оградой, их сумасшедшие трюки на роликовой доске, Курящего Паука, маленький театр, организованный прихожанами, любительскую труппу в Грасии, хор «Орфео» и «Ла-Виолету», роль пер­вого любовника, смерть матери, встречу с Нормой в ак­товом зале «Друзей ЮНЕСКО»... Он говорил о прошлом Мареса сдержанно и отчужденно, без малейшего со­чувствия, словно речь шла о человеке, с которым он од­но время был очень близок, а потом совсем разошелся.

— Да, вы действительно его лучший друг, — замети­ла Норма.

— Я был им.

— Иначе вы не знали бы о нем столько всего. — Нор­ма помолчала, внимательно разглядывая собеседника. Она хотела что-то добавить, но он встал с кресла и не­много прошелся по гостиной: легкая хромота, левая ру­ка в кармане, в правой рюмка хереса, голова горделиво откинута, — он догадывался, что им любуются.

— А что это за тореро в маске? — спросила наконец Норма.

— Когда Маресу было четырнадцать лет, он уже дек­ламировал стихи и умел играть на аккордеоне, — про­должал он. — Всему этому он выучился у одного арти­ста варьете, бывшего исполнителя хоты[21], с которым пару лет жила его мать. У него был громкий сценичес­кий псевдоним — Маньо Золотые Ноги. Мальчишкой Марес работал в гараже сеньора Пратса, затем — по­мощником электрика, но быстро все это бросил, меч­тая посвятить свою жизнь чему-нибудь серьезному. Маньо, у которого всюду были связи, помог ему орга­низовать выступления в кинотеатрах «Селекто» и «Мо­дерно», где по окончании фильма артисты устраивали спектакли. На афишах он значился как Тореро в Мас­ке — он и вправду прятал свое лицо под маской, но мы-то его сразу раскусили, — сказал Фанека. — Он иг­рал на аккордеоне в костюме, расшитом блестками, читал испанские стихи и пел пасодобли. Парень всем пришелся по душе, но карьера его так и не состоялась: у матери и ее сожителя появилась дурацкая идея вклю­чить в его репертуар каталонские стихи и сарданы, и это обернулось провалом. Однажды в кинотеатре «Се­лекто* на улице Майор-де-Грасия маленького тореро освистали, и это нанесло такой удар его самолюбию, что он больше не захотел появляться на сцене в костю­ме с блестками.

— Какая необыкновенная история! — воскликнула Норма.

— Неудивительно, что Марес вам никогда этого не рассказывал. Он не любил вспоминать о своих пора­жениях. Да, еще кое-что, чего вы наверняка не знаете: на свет он появился, сложенный пополам.

Норма расхохоталась:

— Что вы такое говорите?

— Пусть я сдохну на месте, если это неправда.

— Когда дешевое вино ударяло его матери в голо­ву, — оживляясь, продолжал Фанека, — она частенько рассказывала, что Марес родился совсем не так, как другие дети, а как положено настоящему акробату: вы­лез, сложенный пополам, головой и задницей одно­временно, как эти девушки, помощницы фокусников, которые спокойно влезают в коробку из-под туфель, засунув голову между ног.

— Это просто невероятно! — изумилась Норма. — Никогда не слышала ничего подобного.

— Правду вам говорю, сеньора, все было именно так.

С его лица не сходило высокомерное и немного снисходительное выражение, которое волновало Норму. Казалось, время от времени он специально хо­тел, чтобы она не до конца верила его словам, всему его виду, словно существовала другая правда, гораздо более глубокая и увлекательная, которая пришлась бы ей по вкусу куда больше.

Снова наступило молчание, и они, не говоря ни слова, смотрели друг на друга. На мгновение Норма сняла очки, протерла их платочком и сказала:

— Может быть, поговорим теперь немного о вас?

— В моей жизни нет ничего занятного.

— Вы можете ошибаться. Сколько вам лет, Фанека?

— А сколько бы вы дали?

— Вы моложе Жоана. Может быть, лет сорок...

— Около того.

— Знак зодиака?

— Близнецы.

— О, двойная натура!

— Точно. У меня все двойное, кроме глаз.

— Как же в вашем возрасте, прожив всю жизнь в Барселоне, вы умудрились не заговорить по-каталонски?

— Я много лет работал в Германии...