Двуликий любовник

Шоссе Эсплюгес, последняя остановка прямо пе­ред домом № 7 на улице Вальден. «Вот я и дома, про­стите за беспокойство, сеньор». Марес вылез из автобуса с аккордеоном за плечами и с карманами, тяжелыми от монет. Вот и его подъезд. Вдоль дома, над головой — натянутые сетки, усыпанные отвалившимися от стен декоративными плитками и какими-то другими, едва различимыми в сумерках предметами, которые пада­ют сверху. Чего только не выбрасывают из окон в ноч­ные часы равнодушные, утомленные жильцы! Бутылки из-под шампанского, полиэтиленовые пакеты, носки, чулки, презервативы, мертвые птицы. В сырых кори­дорах и на мрачных лестницах проклятого дома свис­тел ветер. Это был целый лабиринт сквозняков, самое подходящее место, чтобы схватить воспаление легких. Марес осторожно обошел лужу. Почтовый ящик ло­пался от рекламных буклетов. Марес вытряхнул их на пол, оставив себе только одну рекламу, к которой при­лагался суп в пакетике, и заодно прихватил анкетный бланк для опроса населения о способах употребления сардин в масле, где тому, кто предложит что-нибудь оригинальное, обещалось вознаграждение. Лифт мед­ленно поднял Мареса на 12-й этаж, так называемую Га­лерею Восторга. Открывая дверцу лифта, он налетел на кого-то, стоящего на лестничной клетке.

— Могли бы быть поосторожнее, между прочим!

На него, гневно моргая, глядела его соседка, сеньо­ра Гризельда, толстая вдова, всегда чистенькая и на­рядная. Она указывала пальцем на покрасневший ле­вый глаз: «Моя линза, из-за вас я уронила мою линзу!»

Вдова плюхнулась на пол, разметав свои пахнущие химчисткой кроличьи меха, и, ползая на коленях, при­нялась искать потерянную линзу. Ее огромный зад воз­вышался горой, заслоняя выход из лифта. «Ах, моя лин­за!» Из-под юбки виднелось кружево комбинации, светлый парик съехал набок, накладные ресницы от­клеились и прилипли к брюкам Мареса. Из ее сумки вывалились гигиенические прокладки и еженедельник «Теле-Гид». Жалуясь и стеная, она ползала по полу в по­исках линзы, но ничего не находила.

— Мне очень жаль, сеньора Гризельда!

— Опять нажрался! И не стыдно тебе? Подвинься, свинья! Ты и этот твой поганый аккордеон из грязной забегаловки! — Щуря близорукий глаз, она бросала на Мареса испепеляющие взгляды. — Господи, если не найду линзу — я пропала!.. А ты-то чего ждешь? Давай ищи, она где-то здесь.

Марес и не думал помогать толстухе: «Ишь разбежа­лась! Ищи сама, проклятая сорока!» Линза не находи­лась, и вдова все еще сидела на полу и голосила, багро­вея от напряжения и негодования. На одном глазу у нее темнела глаукома, и его покрывала коричневатая дым­ка, зато другой, здоровый и зеленый, светился добро­душной улыбкой. Наконец, ни на минуту не замолкая, она переместила свой могучий зад, и Марес, пошаты­ваясь, вышел из лифта и вяло ткнул ключом в дверь своей квартиры.

— Спокойной ночи, сеньора Гризельда, желаю вам разыскать вашу линзу.

Толстуха все еще негодовала, гневно брызгая слю­ной.

Марес вошел в квартиру, зажег свет, поставил ак­кордеон в гостиной, высыпал выручку в большой аква­риум, набитый монетами, и решил, что завтра же поло­жит свои сбережения в банк. Сняв рабочую одежду, он вымылся в душе, накинул халат и собрался налить себе крепкого виски. Рука жадно вцепилась в бутылку, но неожиданно он остановился и выгнул свои нарисо­ванные брови.

— А может, с тебя хватит и тоника, Марес? Ты ведь и так хорош.

— Отличная идея, — ответил он сам себе. — И по­больше льда. — Вот так-то ты мне больше нравишься, держи себя в руках.

Он включил телевизор, но даже не взглянул на него, вошел в спальню взять чистый носовой платок и уви­дел самого себя входящим в спальню, чтобы взять чис­тый носовой платок. Вот она, эта старая невеселая шутка: его отражение в полной луне зеркала по-преж­нему было копией того, иного отражения, безутешно­го призрака, который вышел из спальни ему навстречу десять лет назад.

— Здорово, рогоносец, — сказал он сам себе, — проходи, не задерживайся.

Он вошел в спальню, стараясь не смотреть на зер­кало, пошарил вокруг глазами и случайно увидел па­рик на ночном столике. Этот парик он купил больше года назад и надел его всего один раз, когда клянчил мелочь у прохожих. Выброшенные деньги. Он присте­гивал его к своим жидким волосам четырьмя зажима­ми. Иногда, сидя дома по вечерам, он надевал его и тщетно пытался привыкнуть к новому образу: с трудом узнавая себя в незнакомце с черной шевелюрой, отра­зившемся в зеркале, он только больше обычного при­нимался болтать сам с собой. Дополнением к парику была черная бархатная повязка на левый глаз, которую он носил в самом начале своей карьеры нищего музы­канта, чтобы его не узнавали.

Он отправился на кухню, достал из холодильника баночку спаржи, выложил содержимое на тарелку, по­лил уксусом и отнес тарелку в гостиную. Но, чтобы спокойно приступить к ужину, он решил покончить с дневными заботами и принялся складывать в ванной свои живописные лохмотья. Вешая старые фланеле­вые штаны, он заметил, как в складке что-то блеснуло. Это оказалась зеленая линза сеньоры Гризельды.