Двуликий демон Мара. Смерть в любви

Эти сражались всегда
и кто-то, веря — prodomo — всегда…
Кто-то — вспылив,
Кто-то — рискуя,
кто-то — боясь ослабеть,
кто-то — боясь порицаний,
кто-то — убийство любя в мечтах,
до поры не осознанных.
кто-то — в страхе, эту любовь осознав.
И умирали pro patria,
non «dulce» non «et d cor»…[1]
в ужасе шли в ад,
веря в ложь стариков, после — не веря,
вернулись домой, в дом лжи,
домой ко многим обманам,
домой к старым неправдам и новой низости,
сиволобых и крепколобых,
и лжецов повсюду в избытке.

Дерзая, как никогда, расточая, как никогда,
Кровь юных и голубую кровь.
Ланиты и ладные тела,
сила духа — как никогда
искренность — как никогда,
утрата иллюзий, как никогда досель,
истерия, окопные исповеди,
и мертвых утроб хохот.

V

Мириадами умирали.
И среди них — лучшие,
Ради старой драной суки,
Ради латаной цивилизации,
Обаяние, красноречие,
Острые взоры укрыты земными веками.
За две дюжины битых статуй,
За пару тысяч растоптанных книг.

Итак, мы возвращаемся к «Liebestod». К любви. И к смерти. И, надеюсь, снова к любви. Пожалуй, заключительные слова мне стоит позаимствовать у вымышленного поэта Джеймса Эдвина Рука, который мог слышать, как молодой лейтенант Гай Чапмен цитирует строки Эндрю Марвелла, глядя на боевых товарищей, готовящихся умереть на Сомме:

Чудно Любви моей начало
И сети, что она сплела:
Ее Отчаянье зачало,
И Невозможность родила.[2]

Дэн Симмонс

Колорадо, январь 1993

ЭНТРОПИЯ В ПОЛНОЧНЫЙ ЧАС

На западном выезде из Денвера в пятничный час пик, когда мы поднимались на первый большой холм и Кэролайн спросила, для чего нужен тормозной карман, я заметил на встречной полосе ту злополучную фуру. Тогда я просто подумал, что слишком уж она разогналась на четырехмильном тридцатиградусном склоне, но на следующее утро в Брекенридже я увидел фотографии с места происшествия — и в «Денвер пост», и в «Роки маунтин ньюз»: водитель фуры не пострадал, но погибли три женщины, находившиеся в «Тойоте Камри», которую он впечатал в бетонное ограждение и выдавил за него.

Тогда я объяснил Кэролайн, для чего нужны тормозные карманы, и мы высматривали другие такие же весь час пути до горнолыжного курортного городка. «Страшенный какой, — сказала она, глядя на один из засыпанных гравием аварийных тупиков с крутым подъемом. — А у машин часто отказывают тормоза?» Три месяца назад, в мае, Кэролайн стукнуло шесть, но она значительно опережала свой возраст, как по словарному запасу, так и по уровню тревоги, которую у нее вызывал окружающий мир, полный острых углов. Если верить Кей и остальным, я немало поспособствовал развитию у нее этой тревожности.

— Нет, — солгал я. — Очень редко.

В августе Брекенридж не самое интересное место, куда я мог бы отправиться с дочерью, с которой не виделся несколько месяцев. Хотя этот маленький горнолыжный городок более «настоящий», чем Вейл или Аспен, кроме пары-другой люксовых магазинов и одного «Вендиса» — с интерьером под викторианскую старину, но с пригодным для детей меню, — летом там особых развлечений нет. Я планировал в пятницу ночью остановиться в кемпинге, но после трех месяцев засушливой жары, стоявшей в Колорадо, этот уик-энд выдался холодным и ветреным, с проливными дождями. Я снял нам двухкомнатный номер с совмещенной кухней в коттедже под горой, и вечером мы уселись смотреть «Войну миров» Джорджа Пэла по крохотному телевизору.

Позже ночью, когда под шум дождевой воды в водостоках я укладывал Кэролайн спать на кушетку в гостиной, мне невольно бросилось в глаза, насколько она стала похожа на Кей. За пять месяцев, прошедших после их переезда обратно в Денвер, Кэролайн похудела. В чертах ее лица, утратившего детскую пухлость, уже угадывалась материнская тонкокостность, а подстриженные каштановые волосы были лишь немногим длиннее, чем у Кей в лето нашего знакомства, когда я вернулся из Вьетнама и врезался на мотоцикле в грузовик Пепси. В темных глазах Кэролайн отражался такой же тонкий и ранимый ум, как у Кей, и она подкладывала ладонь под щеку точно как мать.