Двуликий бог молчал, глядя на меня с неприкрытой тоской. Узкие губы дрогнули, однако он быстро собрался с мыслями и вернул лицу прежнее спокойное, непроницаемое выражение. Я прижалась к тёплой груди, чувствуя, как слёзы щекочут уголки глаз, соскальзывают по ресницам. Что я могла? Как посмела бы перечить господину после всего пережитого, чем сумела бы переубедить его? Я понимала так ясно, что Локи не изменит своего решения, несмотря на собственную неуверенность. Ощущала, что им движет не собственная воля и даже не влияние Гулльвейг, а некая высшая сила — не благая и не зловещая, но непреодолимая. Я не могла помешать тому, что
— Время пришло, — сорвал с губ мои мысли двуликий бог, понизив голос. — Ты сама знаешь это. Час настал, и я хотел бы остаться с тобой, но не могу. Потому что время пришло. Потому что эта неведомая сила либо сотворит моими руками будущее, либо разорвёт, уничтожит меня, — уткнувшись лбом в горячую грудь, я глухо плакала, а он гладил ласковыми ладонями мои вздрагивающие плечи. Долгое время я боялась услышать от него эти слова, а теперь они слетели с тонких лукавых губ так просто… Всё было так просто. Всё, кроме расставания, которое, возможно, станет для нас последним. Не в силах принять этого, я обняла мужа за пояс и крепче прижалась к нему всем телом. — Сигюн… Оставь. Ты никому не делаешь легче. Послушай меня, — тёплые руки коснулись лица, обратили мой отчаянный взгляд на его лицо — любящее и печальное. Оно смазывалось и исчезало по мере того, как горькие слёзы снова и снова заполоняли глаза.
— Ты должна переждать в Асгарде и уберечь наших сыновей. Я
Глава 32
Локи, как и остальные асы, не возвращался несколько долгих месяцев, до самой зимы. Во многом Асгард опустел без гула и голосов сынов Одина, замер в порывах холодного северного ветра, прилетевшего из Йотунхейма и Нифльхейма. Повинуясь воле отца, Нарви и Вали перебрались в золотой чертог, взяв с собой некоторых наложниц и приближённых слуг. Общество сыновей скрашивало моё одиночество, однако без своего непредсказуемого властелина пламенный дворец уже не был таким, как прежде. Я тосковала. Я старалась не показывать этого, однако мыслями и чувствами вновь облачилась в траур. Никаких вестей не приходило из Мидгарда, и неизвестность пугала и томила. Я проживала каждый свой день, словно в страшном сне, не в силах отличить один от другого.
Каждый вечер, оставшись одна, я лила слёзы о своём супруге и злой судьбе, пожалевшей для нас счастья. Я мучилась страшными сомнениями и разрывалась между преданностью господину, которая требовала, чтобы я ждала его возвращения в чертоге и заботилась о сыновьях, как бы трудно это ни было, и страстной любовью, молившей броситься вслед за ним и предотвратить тот страшный исход, на который он обрекал нас обоих. Я колебалась, и сердце одинаково болело при мысли о разлуке с сыновьями или любимым асом. Сколько же я выстрадала в те долгие дни, разве можно передать эту боль словами? Отчего жестокое провидение всю жизнь заставляло меня выбирать между теми, кого я любила больше жизни?.. У меня на это больше не осталось сил…
В один из долгих холодных вечеров я металась по покоям в поисках единственного верного решения. Должна ли я была подчиниться судьбе и с покорностью принять уготованное или восстать против неё в надежде изменить предначертанное? Я не могла знать, однако понимала, что, если останусь взаперти в огненном чертоге, то вероятнее всего лишусь рассудка. Я уже велела готовить сопровождение и лошадей, когда в опочивальню вошёл Нарви. Застав меня в сборах к путешествию и угадав моё очевидное намерение, сын улыбнулся, и его серьёзное встревоженное лицо смягчилось. Смутившись, я замерла, а после раскрыла ему объятия.