Двухгадюшник. Рассказы

Считаю снаряды, вроде все уже, норма. Вот взвыли последние, черт, крайние, поневоле станешь суеверным. Тьфу, три раза! Наконец оглушающая тишина, сегодняшнюю норму отработали. Мешком плюхаюсь на влажный песок дна окопа. Черт бы побрал эти дожди! Как я ненавижу осень! Лежу носом в луже и выжидаю, сейчас время алаверды от соседей, что-то медлят… А нет, уже началось, с той стороны нарастает тонкий визг, с приближением снаряда переходящий в мощный гул. Полетели… Эти долбят без пристрелки, а потому попадают чаще всего пальцем в ж…, э, в небо! На один раз рассчитанных установках далеко не уедешь, условия стрельбы каждый день меняются, пересчитывать надо. Но видимо лень, так что палят в белый свет как в копеечку. Однако все равно бодрости не прибавляет. По всем наставлениям и учебникам мне бы сейчас самое время наблюдать, засекая огневые точки, но дураков нет, на дне окопа как-то комфортнее. Да и чего там засекать, видел уже, с обратного ската долбят, не вычислишь. «Пан! Смотри там! Откуда они лупят? Вот бы засечь гадов!» — наушник рации шипит голосом Одессы. «Пошел на хер, урод! — ору в ответ, — Ползи сюда сам и засекай! Здесь головы не поднять!»

Вздрогнула земля, посыпалась какая-то труха с бруствера. Долетели гостинцы. Грохот разрывов. Господи, пронеси… Черт, молитву бы какую вспомнить, нет, не вспоминается. Еще толчок, еще. Перегруженные барабанные перепонки отказываются работать. Ощущение, что земной шар раскалывается на части. Да уймитесь вы наконец, уроды! Хватит! Какой там! Видно сильно мы их разозлили. Близкий разрыв, воздух нашпигован свистящим железом. С бруствера осыпается целая лавина песка. Глубже вжимаюсь в плещущуюся на дне окопа вонючую жижу. Бабах! Вашу мать, я же выше линии наших траншей! Куда целитесь, засранцы! Двоечники! Руки оторвать, а глаза повыкалывать, один хрен ничего не видите! Ниже прицел, уроды, ниже! Блин, пойти что ли к ним на полставки подработать. Убьют же так придурки! Ниже прицел! Ниже!!! Господи, помоги! А-а-а…

* * *

Ошалело вскидываюсь на постели и несколько минут не могу понять, где нахожусь. В голове настойчиво пульсирует: «Фух… Пронесло вроде…». Наконец глаза фокусируются на светящемся табло электронных часов. Без десяти пять. Однако незапланированно ранний подъем вышел сегодня. Приснится же такое! Не к добру видно, давненько этот сон не беспокоил. Энергично трясу головой, прогоняя остатки забытья, вытряхиваю из мозгов чертову батарею и полуобвалившийся окоп наблюдательного поста. Похоже помогает, объективная реальность уверенно заполняет рассудок, не давая ему вновь нырнуть в события почти пятилетней давности. На какое-то время перед мысленным взором еще задерживается Одесса, что-то орущий в гарнитуру рации, но вот и он тускнеет и, махнув на прощание рукой, соскальзывает в бездну небытия, за край моей личной микровселенной, туда, куда обычно рано или поздно уходят сны, без разницы приятные или нет.

Отбрасываю в сторону скомканное одеяло, и только тут замечаю, что вся постель разворочена и внешним видом напоминает сорочье гнездо. Видно изрядно побрыкался пока проснулся. Простыня сбита пропитанными потом скользкими комками. Какой идиот придумал шелковое постельное белье! Зато девчонкам нравится! Что тут может нравиться, кроме осознания, что оно на порядок дороже обычного? Лениво размышляя над этой проблемой направляюсь на кухню, где меня поджидает предусмотрительно заряженная с вечера кофеварка.

Немудреный холостяцкий завтрак — кофе с бутербродами окончательно приводит в чувство. Сегодня переломный день моей жизни и следует по максимуму быть в форме. Сегодня наконец все решится, да или нет, пан или пропал и прочее, короче кто не рискует тот не пьет шампанского. Пан или пропал? Нет, уж извините, по любому выходит Пан! Хорош калмбурчик? «Пан» — личный позывной, прилипший еще с училищных времен. С тех пор так сросся с ним, что и в мыслях уже не зову себя по имени.