Дворец сновидений

— Конечно, конечно, — кивнул тот, несколько успокаиваясь.

— Кроме того, — проговорил Марк Алем, понизив голос, — я из семьи Кюприлиу, так что не бойся, что…

— О господи, — изумился писарь, — я как сердцем чувствовал… О господь всемогущий, какое счастье для меня, что вы удостоили меня своей беседой.

— И как обстоит дело с этим сновидцем в камере изолятора? — перебил его Марк-Алем. — Продвигается? Ты ведь там писарем состоишь, верно?

— Да, господин, я там все эти дни работал. Даже сюда пришел прямиком оттуда. Как продвигается дело? Ну, как сказать? Уже заполнены сотни страниц протоколов. Понятно, он совсем уже одурел и ничего не понимает, да это не его вина. Он маленький человек, из какой-то супрефектуры, затерянной на восточной окраине. Ему и в голову не приходило, что он может оказаться в Табире, отправив свой сон.

— И что же такого важного в том сне? — спросил Марк-Алем.

Тот пожал плечами.

— Даже я не знаю. На первый взгляд все очень просто, но наверняка там что-то есть, раз ему придается такое значение. В Интерпретации говорят, его вернули для разъяснения. И вот, сколько уже времени прошло, а ничего не разъясняется, и только еще хуже запутывается.

— Не понимаю, что же нужно от этого сновидца?

— Трудно сказать, господин. Мне и самому не совсем ясно. От него требуются какие-то мелкие уточнения, довольно странные. Понятно, он не в состоянии их предоставить. Прошло уже столько времени с того момента, как он видел этот свой сон. Кроме того, проведя столько дней здесь взаперти, он совсем рехнулся. Ясное дело, от того сна у него в памяти вообще ничего не осталось.

— И часто такие поступают? — спросил Марк-Алем.

— Не думаю. Два-три раза в год, не чаще. Иначе люди боялись бы, и это препятствовало бы отправке сновидений.

— Естественно. И что теперь с ним будет?

— Будут продолжать допрашивать до тех пор, пока, пока… — писарь развел руками. — Я и не знаю, до каких пор.

— Хм. Странно, — покачал головой Марк-Алем, — непростое это, оказывается, дело — посылать сновидения в Табир-Сарай. Однажды можно и повестку с вызовом получить.

Тот, возможно, хотел еще что-то сказать, но в это время прозвенел звонок, извещавший об окончании перерыва, и они, попрощавшись, разошлись.

Пока Марк-Алем поднимался по лестнице, из головы у него никак не выходил рассказ писаря. Что же это за камеры изолятора? На первый взгляд все казалось чем-то совершенно безумным, абсолютно бессмысленным, но так быть не могло. Это было, без сомнения, своего рода тюремное заключение. Но почему? Понятно, что от того сновидения уже ничего не осталось в его памяти, сказал писарь. Наверное, именно это и было подлинной причиной заключения сновидца: чтобы он забыл свой сон. Изматывающие круглосуточные допросы, заполнение бесконечных протоколов, требование каких-то якобы уточнений о том, что по сути своей никогда не может быть точным, о сновидении, до тех пор, пока то не растает и не пропадет бесследно и окончательно из памяти сновидца. Одним словом, промывка мозгов, подумал он. Десонизация или обессонивание, если позволительно употребить такие слова по аналогии со словом «безумие» как антонимом слова «ум». Чем больше он об этом думал, тем больше ему казалось, что это единственное объяснение. Бывают, похоже, отражения идей настолько опасные, что государству по той или иной причине нужно их изолировать, как изолируют микроб чумы до полного его исчезновения.

Марк-Алем поднялся по лестнице и шел в потоке десятков других служащих, непрерывно втягивавшихся открытыми с обеих сторон дверями. Чем ближе он подходил к кабинетам Интерпретации, тем сильнее ощущал, что временная уверенность в себе, которую он демонстрировал в буфете, рожденная лишь благодаря унижению другого, все явственнее его покидает. Вместо нее он вновь ощутил усиление страха, медленно и равномерно нараставшего, по мере превращения его в рядового служащего, затерянного в гигантском механизме.

Еще издали он увидел свой рабочий стол с лежавшей на нем папкой и пошел к нему, чтобы занять место у его края, словно возле берега океана мирового сна, из мрака которого вылетали черные и угрожающие брызги, поднятые неизвестно из каких глубин. О господи, вздохнул он, спаси и сохрани меня, о господь всемогущий!