Дворец пустоты

— Подождите! Подождите, пока руки высохнут. — А потом добавила, опустив глаза: — Вы очень похожи на одного человека, которого я знала в детстве.

И замолчала, глядя на меня. Ее влажные глаза с голубоватыми белками не моргали. Я привлек ее к себе и стал ласкать. Изо всех сил я прижимал ее к себе, чтобы не дать ей упасть и разбиться где-то там, в моем далеком детстве.

Вдруг она сказала, побледнев:

— Смотрите! Вы испачкали меня кровью.

Ранка моя снова открылась, и блузка, которую она не стала снимать, была вся в кровавых пятнах.

— Это к несчастью, — сказала она.

Я стал уверять ее, что вовсе нет. Наоборот, красный цвет — это цвет счастья.

— Нет, к несчастью, — твердила она. — Это знак смерти.

Я почувствовал, что она вот-вот вырвется, и постарался удержать ее силой. Девушка испугалась, закричала и стала отбиваться.

Она высвободилась из моих объятий, и мы долго смотрели друг на друга, не произнося ни слова. Она первая нарушила молчание и пробормотала:

— Простите… вид крови… не могу.

*

В тот же день я уехал из отеля и сел на поезд до Остенде.

*

Приехал я к вечеру.

Город, разрушенный во время войны, теперь застроен гладкостенными домами.

Ни пены резного камня, ни флюгеров. В полированных зеркальных фасадах отражается потрепанное море.

На дамбе все еще существует пансион «Бриз», но соляные статуи и балконы с водорослями заменены стандартными окнами.

Я зашел в «Бриз» и взял номер. Хозяин говорил тихо, точно у него кто-то умер, а у горничной были потухшие глаза. Я спросил, почему большое зеркало в холле занавешено. Хозяин деланно засмеялся и ответил фальшивым голосом:

— Разбилось! Я заказал новое.

Моя комната выглядела холодной и опрятной. Чересчур опрятной. В ней пахло воском и эфиром, как в клинике, где ничто не может заглушить запах небытия.

Распаковав чемодан, я нашел два окровавленных хлебца, запеленутых в бумагу. Подумав немного, я перевязал сверток бечевкой, найденной в ящике стола. Она как будто специально лежала там и ждала меня.

*

В Остенде дамба на сваях представляет собой впечатляющее деревянное сооружение. Доски и балки перекрещиваются, образуя замысловатой конструкции гигантское крыло. Высокие дубовые столбы увенчаны белыми шарами, на которые любят садиться чайки. Я дошел до оконечности деревянного настила, выступающего далеко в море. Это место мне нравится, оно напоминает палубу старинных парусников. Вокруг ни души. Я бросил сверток в воду. Он поплыл, уносимый течением, покачиваясь в такт дыханию волн. Бумага намокла, и очертания хлеба под ней проступили явственней. Потом сверток стал медленно размокать и разваливаться.

Вдруг я почувствовал, что плачу. Это были слезы забвения. Тридцать лет спустя, сам того не ведая, я понял загадочные слова бабушки. У меня было чувство, что я освободил наконец кузину, пленницу моих кошмаров. Забвение. Единственное утешение, которое нам дано.

ПУТЕШЕСТВИЕ НА СЕВЕРНЫЙ ПОЛЮС

15 декабря я оказался по делам в Хельсинки. Люблю гулять один по незнакомым городам. Люблю ходить один по улицам, название которых никогда не узнаю. И вот в витрине дорогого шляпного магазина я вдруг увидел меховую ушанку. Это была диковинная вещь из редкого золотистого выпухоля. Уши ее были подняты и завязаны на макушке шнуром цвета старого золота. Настоящий выпухоль в наши дни — большая редкость. Поэтому я не удержался и зашел в магазин. Впрочем, я ни на что особо не рассчитывал: у меня огромная голова и шапку на меня подобрать — проблема. Но о чудо! Шапка пришлась мне впору! И я с радостью выложил за нее баснословную сумму.

Продавец поспешил осведомиться, в какой гостинице я остановился.

Немедленно нахлобучив на себя шапку, я вышел на улицу. К моей великой радости, валил снег.

Я смотрел на собственное отражение в витрине: снежинки аккуратно садились на роскошный мех. Я отправился бродить по городу, втягивал носом ветер и чувствовал, что где-то там, далеко, раскинулись бескрайние северные леса, запорошенные снегом.

Ближе к вечеру я вернулся в гостиницу. Портье вручил мне письмо:

«Сударь,

Следуя моим инструкциям, хозяин шляпного магазина сообщил мне ваше имя.

Хотя я не являюсь потомком Филеаса Фогга[4] (а принадлежу к старинному финскому роду), десять лет назад я заключил пари. Безумное пари — хотя кое-кто мог бы назвать его ребяческим.

Один из моих друзей утверждал, что старую шапку (которую я получил в наследство от деда) из траченного молью барана — имитация выпухоля, да к тому же еще для головы окружностью 65 сантиметров — продать невозможно.

Мой друг считал, что никогда и ни за что не соединятся в одном человеке огромных размеров голова и полное неумение разбираться в мехах, а значит, шапка никогда не найдет покупателя. Даже шляпник, которому я поручил это дело, перестал верить в успех. И тут появились вы! Мой друг проиграл пари и разорился. Так ему и надо. Я же стал еще богаче, но мне на это наплевать. У меня такая же большая голова, как у вас, и я желал бы с вами познакомиться. Моя жена тоже «загорает от нетерпения» (так ведь, кажется, это звучит по-французски?) вас увидеть.