Дворец наслаждений

— У меня есть одно предложение, — сказала она, когда мы, разгоряченные и слегка запыхавшиеся, разомкнули объятия. — Приготовь какое-нибудь подношение и пойди к прорицателю. Обычных людей он не принимает, но твой отец часто ходит к нему, у них какие-то общие дела, так что, думаю, прорицатель согласится принять тебя. Спроси его о своих снах и своих родителях. Если кто-то в Египте и может тебе помочь, так это он. А теперь иди. Сегодня мы принимаем царского управителя хозяйством, а я еще не готова.

Я хотел поцеловать ее еще раз, но она уклонилась, и я не настаивал. Когда я проходил через приемную, по которой плавали соблазнительные запахи вкуснейших яств, и услышал, как из обеденного зала доносятся тихие голоса слуг, я вдруг подумал, что моя невеста неожиданно проявила такой вкус к интригам, о котором я раньше и не подозревал.

Глава четвертая

Предложение Тахуру пойти к прорицателю показалось мне разумным, и в тот же вечер я продиктовал Сету письмо, в котором просил оракула об аудиенции. Сету становился моим секретарем в тех случаях, когда мне не хотелось посвящать в некоторые свои дела Каху, писца и секретаря моего отца. Велев Сету лично отнести письмо прорицателю, я направился через погруженный в вечерние сумерки сад к реке, где на воде покачивались наши лодки. Отвязав одну из них, маленький скиф, я взялся за весла и вывел лодку на середину течения.

В ночной тьме река сливалась с берегами, а берега с растительностью, покрывавшей их, и мне казалось, что я плыву где-то посреди моря, сквозь теплую черноту, поглотившую меня. Мне не встретилось ни одной лодки, в тишине не раздавалось ни единого звука, кроме тихого поскрипывания весел и моего собственного тяжелого дыхания. И все же это странное, похожее на сон состояние было лучше, чем мои ночные кошмары, когда я почти терял сознание, поэтому я очень нескоро повернул ялик к дому.

В течение последующих дней от прорицателя не было ни слова; я ходил на службу, а мои сны продолжали все так же преследовать меня. Молчала и Тахуру. Однако мое беспокойство сменилось состоянием терпеливого ожидания и оптимизма. Я больше не испытывал чувства полного бессилия. Я продолжал возносить молитвы своему покровителю, а когда, задыхаясь, просыпался по ночам мокрый от пота, то испытывал и горячее желание увидеть свою мать, и вместе с тем страшился прыгать через эту пропасть. Говорили, что мертвые не опасны для живых до тех пор, пока живые сами не начнут призывать их, зовя по имени или пытаясь с ними заговорить, я же не знал, что сулила мне та огромная ладонь из сна — зло или добро.

На пятый день пришло короткое послание от прорицателя. «Камену, офицеру царя, — говорилось в нем. — Завтра, за час до заката, тебе надлежит явиться к дверям моего дома». Подписи не было. Папирус был простым, но великолепно выполненным — мягким на ощупь и с ровными, четкими письменами.

Спрятав послание на груди, я стал перебирать свои сокровища, чтобы выбрать подношение оракулу. Что дарили ему принцы и вельможи, которым он предсказывал будущее? Его сундуки наверняка ломятся от всяких дорогих безделушек, а мне хотелось вложить в его руки что-то такое, чего не видывал никто, разве что сам фараон или высшие жрецы его храма. Тут мои руки наткнулись на эбеновый ларец, и я, взяв его в руки, открыл крышку. Внутри лежал кинжал, который отец подарил мне в день моего поступления в военную школу. Этот подарок доказывал, как искренне он любил меня, хотя очень не хотел для меня карьеры военного, и, вынимая кинжал из ларца, я почувствовал, как к горлу подступил ком. Практического значения этот кинжал не имел. Он был декоративным, пригодным скорее для коллекционера, поскольку отец приобрел его у какого-то ливийского племени. Зазубренное лезвие зловеще изгибалось под резной серебряной рукоятью, украшенной молочно-белыми лунными камнями. Этим кинжалом я дорожил больше всех подарков отца, но именно он мог понравиться прорицателю. Положив кинжал перед Вепваветом, я убрал остальные драгоценности в сундук.

В ту ночь мне ничего не снилось, и я проснулся с ожиданием чего-то невероятного. Когда рано утром я собирался выйти из дома, мне встретился управитель караванами, который кивком поздоровался со мной. Он сидел на корточках перед дверью отцовской конторы — черное лицо над кипой грубых коричневых одежд, а там, где он прошел, по гладкому полу протянулась цепочка следов от запыленных сандалий. Я ответил на приветствие; из конторы доносились приглушенные голоса отца и еще кого-то, и я подумал, что, видимо, караван только что прибыл или, наоборот, скоро отправится в путь. Интересно, уедет ли с ним отец? Если уедет, а все остальные члены семьи еще на какое-то время останутся в Фаюме, будет просто отлично. Я настолько погрузился в бесконечные загадки своей жизни, что общение с другими людьми и даже своей собственной семьей становилось мне в тягость.