Дворец и монастырь

— Ты, видно, тоже ничего не знаешь, как я не знал ничего до вчерашнего дня, — проговорил Гавриил Колычев и стал рассказывать, что слышал на пиру.

Федору Колычеву, как юноше, было вполне неизвестно все то, о чем уже давно шепталась вся взволнованная необычайною новостью Москва. С молодежью, бывшею при дворе, кутившею и беспутствовавшею, с этими отроками доброзрачными, он не якшался вовсе и не мог слышать от них придворных сплетен; старики же, с которыми он так любил беседовать, не считали возможным посвящать юношу в закулисные тайны двора и особенно в тайны такого щекотливого свойства, как развод великого князя с женою, в возможность которого не хотелось верить до конца самим этим старикам. В Москве все знали, что великий князь уже обращался по поводу своего развода и к восточным патриархам, и на Афон и получил в обоих случаях отрицательный ответ. Отрицанием же ответили князю инок Вассиан Косой, бывший князь Петрикеев, и известный своею ученостью монах Максим Грек. Славный покоритель Перми и Югры, князь Семен Федорович Курбский, ведший с давних пор постническую жизнь, не евший мяса и только три раза в неделю вкушавший рыбу, тоже резко высказался в этом смысле. Старобоярская партия вся примкнула к этим людям и в намерении великого князя увидала уже не простое проявление самодержавной воли, но посягательство светской власти на религию. При дворе великого князя знали обо всем этом, и великая княгиня Соломония вместе со своими родственниками проявляла сильную тревогу. Видя, что государь разлюбил ее, она прибегала ко всяким средствам, чтобы вернуть его любовь. Ее брат Иван Юрьевич Сабуров то и дело отыскивал и присылал к ней через свою жену Настасью женок и мужиков, которые могли бы ворожбою привлечь к ней снова любовь мужа. В те времена разные мужики и женки, разные потворенные бабы, под видом странников и торгующих людей, проникали в женские терема и обделывали самые темные делишки, особенно по части любовных интриг. Одна старая женка Стефанида, рязанка, то есть уроженка рязанская, решила после осмотра Соломонии, что у нее детей не будет, но дала ей наговорную воду. Этою водою нужно было умываться и дотрагиваться мокрою рукою до белья великого князя, чтобы вернуть его любовь. Великая княгиня исполняла приказание ворожеи, но толку не было. Тогда какая-то безносая черница дала государыне наговоренного масла или меда, приказала натирать им и уверяла, что и великий князь полюбит государыню, и дети у нее будут. Но все было напрасно, — и противоречия защитников ненарушимости церковных правил, и хлопоты государыни о ворожбе. Митрополит Даниил, ловкий угодник великокняжеской власти, дал свое согласие великому князю, а великий князь отдал в руки митрополита ненавистных последнему Вассиана Косого и Максима Грека. Среди старобоярской партии шел ропот, и такие лица, как попавший в опалу боярин Иван Никитич Беклемищев-Берсень, говорили такие речи, каких давно не слыхивали уже в покорной воле великого князя Москве.

— Ныне у вас цари басурманские и гонители, — говорил Берсень Максиму Греку, — и вам нынче от них пришли тяжелые времена, а как вы при них проживаете?

Максим сказал ему:

— Цари у нас злочестивые, а у патриархов и у митрополитов в их суд вступаются.

Тогда Берсень заметил:

— Хотя у вас цари злочестивые, а ходят так, потому у вас Бог еще есть.

Это был намек на то, что в Москве уже забыли Бога, хотя правят Москвою и не злочестивые цари.

Когда Максим спросил его, был ли он у митрополита, Берсень ответил:

— Я этого не ведаю, есть ли митрополит в Москве.

— Как митрополита нет? — сказал Максим. — Митрополит на Москве Даниил.

— Не ведаю, митрополит ли он или простой чернец, — ответил Берсень. — Учительного слова от него нет никакого, и не печалуется ни о ком. Прежние святители сидели на своих местах и печаловались государю о своих людях.

Далее Берсень жаловался прямо на нестроение, на перемену старых обычаев, на нелюбовь князя к «встрече», то есть к противоречию, на стремление все делать без советников. Все эти толки, все эти противоречия побудили великого князя отдать врагов в руки митрополита Даниила. Обо всем этом знала вся сановитая Москва; всех родовитых людей это сильно тревожило, как начало новых отношений великого князя к церковным постановлениям, как нарушение старых преданий. Но ничего этого не знал еще Федор Колычев, увлекшийся поучениями митрополита и не воображавший, что и у этого человека слово — одно, дело — другое. Услыхав рассказ Гавриила Владимировича Колычева, он горячо вступился за проповедника:

— Никогда не допустит владыка этого беззакония! И так он сокрушается, что люди на Москве не по закону живут.

— Дай Бог, дай Бог! — сказал в раздумьи Гавриил Колычев. — У нас только и надежды на то, что после смерти великого князя у него наследников не будет.

— Не в этом дело, — горячо возразил Федор Колычев, — а в том, чтобы против законов церкви государь не шел…