Дворец и лачуга

— Напоминаю вам, господа, что на сегодняшнем заседании я должен был прочесть свой меморандум о пауперизме, — промолвил в это мгновение пан Зенон, человек, несомненно обладающий самыми глубокими знаниями и самым высоким лбом в Европе.

— Совершенно верно! — сказал Дамазий. — Мы слушаем.

Вольский смотрел на присутствующих с неописуемым восторгом. В его голубых глазах сияло чувство, которое, несомненно, можно было бы перевести следующими словами: «Я знаю вас всего несколько минут, но пусть меня черти возьмут, если за каждого из вас я не дам изрубить себя в куски».

Между тем пан Зенон, развернув рукопись, стал читать.

— «Меморандум о пауперизме.

Не касаясь уж того вопроса, подлинно ли наши прародители вначале вели райскую жизнь…»

— Прошу слова!..

— Слово имеет пан Петр, — сказал Дамазий, видимо чувствуя себя признанным заменять председателя.

— Осмелюсь заметить, что, принимая во внимание низкий уровень просвещения в нашей стране, к вопросам о догматах следовало бы подходить осторожнее. Слушаем.

Пан Зенон продолжал:

— «Мы должны все же обратить внимание на то, что через всю, так сказать, полосу истории вьется черная нить бедности и горя. В Спарте раб получал вдвое меньше пищи, чем человек свободный; во времена Людовика Четырнадцатого десятая часть народа жила милостыней, а в Кантоне и по сей день тысячи людей живут на барках, питаются ужами и крысами и… не довольствуясь этим, топят к тому же новорожденных детей…»

— Почтеннейший председатель! — шепнул судья.

— Слушаю, любезнейший мой судья, — ответил Пёлунович.

— Я все хочу спросить, почтеннейший, сколько может стоить ваша коллекция трубок?

— Около пятидесяти рублей…

— «Там же множество рабочих клянчат на улицах работу.

А в Восточной Индии бедняки едят падаль и червей, в Бенгалии же в конце восемнадцатого века третья часть населения вымерла от голода…»

Тут последовало описание всякого рода несчастий, преследующих род человеческий. Это описание заняло примерно три четверти часа. Присутствующие сидели как на иголках; наконец пан Дамазий прервал:

— Прошу слова!

— Слово имеет пан Дамазий!

— Хотя подробности, так трудолюбиво собранные уважаемым паном Зеноном, без сомнения чрезвычайно важны в теоретическом, экономическом и, наконец, историческом отношениях, я все же полагаю, что для того, чтобы предупредить нищету среди наших граждан, местную нищету, которая нас больше всего интересует, они не имеют серьезного значения. Я бы полагал, таким образом, что эту интересную и поучительную историческую часть мы могли бы сейчас пропустить, вернее, отложить до нашего следующего заседания.

Пан Дамазий снова умолк, и снова

…всем казалось,
Что он трубит еще, но то лишь эхо отдавалось…

— Значит, я должен сразу перейти к современности? — спросил пан Зенон, стараясь прикрыть испытываемое неприятное чувство внешним безразличием.

— Просим, просим!

Пёлунович приблизился к Вольскому и шепнул:

— Вы, сударь, в настоящее время пишете?

— Да, — с улыбкой ответил Вольский.

— А мою Вандзюню напишете?

— С величайшим удовольствием!

— А меня?

— Разумеется!

— Но знаете, в сидячей позе, за этим вот столом, на котором будет стоять колокольчик. Я сейчас велю его принести.

Пан Зенон начал:

— «Согласно таблицам Оттона Гибнера в тысяча восемьсот шестьдесят седьмом году из десяти тысяч жителей Бельгии две тысячи пятьсот жило милостыней, в Пруссии четыреста пятьдесят семь, в Австрии триста тридцать три, во Франции двести восемьдесят…»

И опять длинная, нашпигованная цифрами речь, которая могла внушить слушателям убеждение, что на всем земном шаре есть лишь две категории людей: просящие милостыню и подающие ее.

— Полагаю, что и это можно было бы отложить до следующего заседания.

— Почему же, уважаемый? — спросил слегка обиженный пан Зенон.

— Потому что, по моему мнению (которого я, однако, не смею навязывать уважаемому собранию), цифры эти, хотя сами по себе в высшей степени интересные, не имеют все же непосредственной связи с тем, что нас занимает.

— Ну уж, извините! — ответил пан Зенон. — Из этих цифр я могу вывести заключение о состоянии нищеты у нас.

— Слушаем!

— Очень просто. Если в Бельгии, например, на каждые десять тысяч человек живет милостыней две тысячи пятьсот, то у нас, в стране несравненно менее цивилизованной и зажиточной, на десять тысяч душ населения должно приходиться по крайней мере пять тысяч нищих.

Нотариус подскочил на стуле.

— Это еще откуда?

— Оттуда, почтеннейший, что в стране, менее цивилизованной, менее зажиточной…

— Хорошо, хорошо! Разрешите, однако, сударь, спросить, которое из двух государств стоит выше в смысле цивилизации: Австрия или Бельгия?

— Разумеется, Бельгия.

— А сколько нищих в Австрии на десять тысяч человек населения?

— Триста тридцать…

— То есть почти в восемь раз меньше… Ваше рассуждение, следовательно, не выдерживает никакой критики!..

Зенон потерял всякую сдержанность.

— Ну, раз так, — воскликнул он, — то мне придется умыть руки и отстраниться от дел, касающихся человечества!