Двойное преступление на линии Мажино

Он выдвинул два кресла в проем широких застекленных дверей, выходящих в сад на розовые кусты, купавшиеся в лунном свете. Сел напротив Анны. Его карие глаза на мгновение встретились со светлым взглядом глаз цвета барвинка[6] молодой женщины, скользнули по ее прическе — она была яркой натуральной блондинкой и носила длинные волосы, собранные на затылке в тугой узел, старомодный и очаровательный, — окинули все ее тело, в который раз вызвав у него мысль о прекрасном растении, немного пышном, но необыкновенно здоровом. Воцарилось молчание, живое и трепетное от необъяснимой радости.

— Но боже мой, у меня с вами не находится слов. Конечно, вы смущаете меня своим великолепным платьем, которого я прежде на вас не видел, и всем прочим… или же я просто счастлив, а при этом слов не требуется.

— Я понимаю, вы испытываете удовлетворение как хозяин дома. Знаете, о вашем вечере будут говорить у нас в Ландерно.

— Тем лучше, но его успех — это ваша заслуга. Если бы тут не была приложена женская рука…

— Да, кстати, почему вы до сих пор не женаты? Вот я и задала этот вопрос. Я уже столько времени горю желанием спросить об этом, а осмелилась только теперь. Вы сами виноваты. Дали мне повод. Так вам известно, что вы — феномен? Мужчина лет, допустим, тридцати пяти… нет? тридцати восьми?… действительно сорока лет?… это, впрочем, делает вас еще более необычным… Итак, мужчина вашего возраста, не лишенный определенного числа притягательных черт, — и чтобы остался холостяком! Не надо краснеть. Я рассматриваю этот вопрос с чисто меркантильной точки зрения: думаю лишь о вашем имени и вашем состоянии. Так почему же? Должно быть, у вас есть тайные пороки? Все приятные мужчины в вашем возрасте бывают женаты. Это общеизвестно.

— Возможно, это оттого, что у меня не было времени, возможно, оттого, что я не выдержал экзамена, возможно, еще и оттого…

Внезапно их разговор прервал голос Брюшо, он был на октаву выше обычного:

— Анна, Анна, послушай. Я только что откопал отличный анекдот, которого ты не знаешь, и на этот раз — приличный. Ты будешь смеяться до слез.

— Нет, мой друг: у вас еще будет время рассказать мне его потом. Я вам потом напомню.

— Нет, иди послушай.

— Идите, дорогая, — сказал Эспинак. — Маленькая жертва, допустим, ради меня, чтобы прекрасный вечер вашего друга катился и дальше без сучка и задоринки. Я скоро приду освободить вас. Мы потанцуем. Ну же, улыбнитесь. Вот так. Браво.

Взяв под руку вошедшего Капеля, он изобразил на лице веселое оживление, хотя у самого что-то слегка сжалось в груди, такого с ним никогда не бывало, и это его тревожило; он отвел manu militari[7] своего подчиненного в танцевальный зал. Там уже вовсю шел флирт. Во время пауз в синкопированной мелодии, совершенно нетанцевальной, хотя пары, чтобы ничего не упустить, упорно делали вид, что все-таки следуют за ритмом, слышны были порой обрывки фраз, представляющих собой извечные мужские маневры: увидеть вас снова… одиночество… зачем пускать на самотек…

«Так, так. На будущий год на позиции будут свадьбы, — подумал Эспинак. — Все-таки они, быть может, идут слишком уж напролом, но они все такие славные, а главное — пусть они веселятся».

Однако его собственный задор угас. Он вздрогнул. Меланхолия никогда не была ему свойственна. Завистливый взгляд, брошенный одной некрасивой и не слишком молодой женщиной из дверей карточного зала на кружащиеся пары, увлекаемые фокстротом, отрезвил его. Он пошел на жертву. Женщина была чрезвычайно неловкой и танцевала очень плохо. Ему сразу стало скучно. Что это с ним сегодня вечером? «Еще одно танго, — сказал он себе, — и я пойду за Анной». Он вооружился терпением. Но лишь только кончилась эта первая его каторга, как он поручил партнершу Кунцу и поспешил отправиться в бар.

Анна примостилась на подлокотнике кресла мужа, который сидел, обхватив ее за талию одной рукой, другая его рука была занята очередным стаканом. Ее глаза были устремлены на дверь. Она ловко высвободилась гибким движением.

— Вы человек долга и слова, майор. Но вы пожалеете о своей роли отличного хозяина дома, если поведете меня танцевать вопреки моему желанию. Предупреждаю — для вас это будет пытка.

Ее голос звучал наигранно. Под непринужденными, равнодушными словами ее шутливого разговора чувствовался порыв, который ей хотелось скрыть. Сколь ни мало проницательны были компаньоны ее мужа, но и они почувствовали, как в их атмосферу гауптвахты ворвалась струя свежего ветра. Даже Брюшо удивился:

— Да что ты такое говоришь? Ты танцуешь очень хорошо.

— Вы прекрасно знаете, Луи, что я не танцевала уже лет десять, а это скоро забывается.

— Хорошо, хорошо, не сердись! Ох уж эти женщины…

Она выскользнула из комнаты.

— А сколько майору лет? — спросил судебный следователь. — Он кажется таким молодым для своего звания.

— Сколько лет?… Столько же, сколько и мне, черт возьми, — сорок! — недовольно ответил Брюшо.

— А-а! Он кажется таким веселым, таким доброжелательным. Должно быть, он очень приятен как командир.