Двойное преступление на линии Мажино

С помощью мощного вращающегося телескопа он окинул взглядом всю линию небольших изолированных казематов, которые, вехами отмечая подножие гребней с обеих сторон «Старого Фрица», были взаимосвязаны с крупными соседними объектами. Они не оставляли в долине и пяди земли, недоступной для мощного огня. И едва выступали над землей, прячась в складках местности. Когда бетон потемнеет, их не будет видно совсем. Да, это была работа, сделанная на совесть.

Майор повернул прибор на север и погрузился в созерцание ближайших немецких участков. Подобно блестящим на солнце нитям паутины, сеть дорог у наших соседей то завязывалась в узлы в отдельных крупных деревнях, чтобы оттуда снова разойтись лучами, то собиралась в какое-то подобие больших веретен — как будто для того, чтобы объединить усилия в трудном преодолении лесов и рощ.

По чисто военной привычке Эспинак влез в шкуру людей с той стороны, идущих на приступ нашей линии: он почувствовал, как по спине его пробежал холодок.

Он представил себя немецким командиром, преодолевающим этот участок во главе подразделения, — сначала под градом снарядов, мощь которых он мог оценить лучше кого бы то ни было. Что сделать, чтобы укрыться от этой точной, неумолимой стрельбы? Рассредоточить людей, рассеять их, конечно. Но несмотря ни на что потери будут тяжелыми, войско расплавится в этом горячем горниле. И нет более страшного испытания, чем служить мишенью для ударов, чувствовать себя пригвожденным к земле орудиями противника, против которого бессилен, потому что тот невидим. Моральный дух дрогнет. И вот уже безобразный призрак паники, возможно, распустит свои крылья над полем сражения…

В этом случае убежищем мог показаться лес. Он будет неотступно притягивать к себе в этом бегстве вперед, еще более безрассудном, более опасном, чем скорейшее отступление, поскольку люди будут слишком разбросаны, чтобы слушать приказы офицеров. Удастся ли достичь его? Разве только лишь жалким остаткам, осколкам войска.

А смогут ли они преодолеть границу энергичным рывком? Это значит очутиться в непроходимом нагромождении развалин и препятствий, где они окончательно потеряют всякую сплоченность, где понесут еще более тяжелые потери от мин и огня нескольких автоматических орудий, выдвинутых французами на опушку рощи и прочесывающих редкие дороги. И это, вероятно, будет конец.

Какой-нибудь герой-сумасшедший, возможно, соберет в лесу горстку храбрецов, но осмелится ли он выйти с ними в южную долину, ведь под безжалостным огнем пулеметов из казематов пехоты начнется бессмысленная бойня. И на этот раз все будет действительно кончено.

Эспинак вспомнил об одном русском — Самсонове[8], который пустил себе пулю в лоб на глазах нескольких десятков людей, оставшихся от его замечательной армии, за считанные часы разбитой в битве при Танненберге. Он всегда сурово осуждал подобные акты высшего самоотречения. Но сегодня, под воздействием эмоций, которые у него вызвала неуемная страсть к предвидению, он уже был готов переменить свое мнение.

На выразительном лице Эспинака проснувшийся наконец Дюбуа проследил весь ход мыслей своего командира.

— Ведь не правда ли, господин майор, объект совершенно нельзя захватить. Можно принести в жертву хоть миллион человек и не продвинуться ни на шаг. Нет у них возможностей увидеть свою свастику над «Старым Фрицем».

— Я тоже считаю, что наш «Старый Фриц» снаружи неприступен. Я даже уверен в этом. Но видите ли, если бы я был немцем, я от него тем не менее не отказался бы. Я придумал бы какой-нибудь способ, чтобы овладеть им.

Сбитый с толку Дюбуа подумал, что это шутка. Он нашел ее глупой, но, улыбнувшись из вежливости, возразил:

Вам бы это не удалось. Вы представляете себе, сколько времени понадобится на то, чтобы прорыть подземные галереи? И в конце концов они упрутся в бетон, поскольку основание каждого каземата и внутренние своды коридоров составляют часть единого целого. Они такие же толстые, как наружные части. Это обернется, вот увидите, тысячелетней войной, какой еще не знала история.

— Я думал не об этом, Дюбуа. Мой способ предполагает взятие «Старого Фрица» за четверть часа. И если оно не удастся в этот промежуток времени, то все будет кончено раз и навсегда. Попытку нельзя будет повторить. Но если бы мне это удалось, это была бы брешь в линии, а через брешь…

На этот раз Дюбуа нахмурился, твердо решив, что командир смеется над ним. Он огрызнулся:

— Вы дразните меня, несмотря на все мое к вам уважение. А ведь я способен дать отпор, я могу жалить, как оса.

— Вовсе нет, вовсе нет, Дюбуа. Именно потому, что все это слишком серьезно, я убедительно прошу вас сохранить в строжайшей тайне предмет нашего разговора. Я еще побеседую об этом с вами в другой раз, как только это станет возможно, то есть очень скоро.

Эспинак широко улыбнулся своему собеседнику.