Двойное дно

— Будь моя воля, я бы от такой очаровательной женщины вообще не уходил.

— Спасибо за комплимент.

— Это — убеждение. Я умею оценивать людей мгновенно.

— Вы психолог?

— Нет, писатель.

— Писатель? А как ваша фамилия?

— Василий Рябцев. Не слышали?

— Рябцев? У нас есть ваша книга — муж на днях принес, «Половодье», кажется.

— Чуть-чуть не так. «Паводок».

— Надо почитать.

— Рад буду услышать ваше мнение. У вас, надо полагать, тонкий вкус.

— Откуда это видно?

— Вы очаровательны, хотя неброски. У всех неброских женщин тонкий вкус. Они умеют верно ценить и человека, и произведение искусства.

— Да? А я этого за собой не замечала. — Но тут же спохватилась: «Впрочем, почему это не замечала? Мне не раз Федя говорил, когда я высказывала ему свое мнение о кинофильме или книге: „Зачем ты, Наталья, пошла в фармацевтический? Ты — прирожденный критик, тебе в Литинститут нужно было поступать“. И в людях я неплохо разбираюсь, в коллективе, например, меня уважают… Ты смотри, какой он, писатель, проницательный. А как обходителен! „Очаровательная“, „тонкий вкус“… Какие слова! От Феди никогда таких не дождешься. Сухарь он у меня, как пить дать, сухарь… Должно быть, у этого Рябцева счастливая жена. С таким рядом по улице пройдешь — все женщины засмотрятся, от зависти сгорят… Мой же Федя рядом вообще не любит ходить. Или бежит так, что за ним еле успеваю, или вдруг задумается о чем-нибудь, плетется, будто три дня не ел, и тогда я его чуть ли не за рукав тащу… Ах, есть же счастливые женщины!..»

— Вы о чем-то задумались? — прервал Рябцев минутное молчание.

— О предстоящем квартальном отчете, — откровенно соврала Наталья.

— Тогда я вам не буду мешать. До вечера.

— До вечера.

15

Газ к дому еще не был подключен, и Инга приготовила только закуску. Прямо на газете разложила колбасу, сыр, копченую рыбу, сало, хлеб. Все это порезала не очень тонко и не столь изящно — ребята устали, проголодались, им было не до изящества. Открыла еще припасенную банку шпротов, выставила три бутылки минеральной воды, вино. Поскольку стола у Кузовлевой не было, еду поставили на табуретку и подоконник в кухне. Внесли несколько стульев, кое-как расселись. Шуклину места не хватило, и ему уступила краешек стула Маша.

— Садитесь рядом, я не кусаюсь, — сказала она.

Не успели прикоснуться к еде, как раздался звонок. Инга подхватилась и побежала открывать. Вскоре из коридора послышался мягкий голосок Михаила Михайловича Гугляра. Решили подождать, пока он разденется, тем более что все знали: он должен был вручать подарок.

Но вот появился и Гугляр, прижимая к себе обернутую серой бумагой вазу. Инга усадила его на свой стул, а сама присоседилась к Науму, который не преминул подмигнуть Федору и вслух заявить:

— Нас с Шуклиным женщины любят больше всех. Не теряйся, Федя, держи марку, — поднял он вверх указательный палец.

— Наум! — прикрикнула Инга и толкнула его локтем в грудь.

— Замолчал-замолчал, — поняв, чего от него хотят, залепетал Добромыслов.

Встал Гугляр, все притихли.

Михаил Михайлович обвел присутствующих спокойным взглядом, сказал:

— Вместе с Ингой Кузовлевой, боевой нашей журналисткой, мы с нетерпением ждали этот день. День новоселья. Коллектив редакции поручил мне поздравить Ингу с радостным событием, пожелать ей большого счастья под новой крышей. Разрешите вручить ей на память наш скромный подарок. — Гугляр поднял с пола почти полуметровую вазу, развернул ее. Свет переливался в ее многочисленных гранях, Инга завороженно смотрела на нее, не веря, что отныне эта красотища будет принадлежать ей. — Держи, — протянул Михаил Михайлович вазу Инге. — Чур, только не урони.

Инга взяла подарок, на минуту растерялась, не зная, что делать с вазой. Спасибо Науму. Он взял ее у Инги и, не долго думая, отнес в комнату — ту, что поменьше. От греха подальше. А то ненароком и разбить можно.

Вернулся Наум, Гугляр поднял рюмку.

— Да здравствуют те, кто строил этот дом и кто будет в нем жить!

Все встали. Каждый норовил чокнуться с Ингой. У той, бедняжки, от волнения аж слезы выступили.

— Спасибо, Михаил Михайлович. Всем вам, ребята, спасибо. — Инга не удержалась и звонко поцеловала Гугляра. На щеке Михаила Михайловича остался оранжевый след от помады.

— И меня! — подставил щеку Наум.

Поднялся шум, хохот, когда Инга чмокнула и Добромыслова.

— Самозванец!

— Зачем помаду вытираешь?

— Боится, Ниночка заругает!

Ели аппетитно — все сегодня наработались. И Гугляр смачно уплетал колбасу с мягким ржаным хлебом — на обед он не ходил, один за весь отдел трудился.

Федору Маша подкладывала и колбасу, и хлеб, сделала ему бутерброд со шпротами. Приговаривала: «Вы ешьте, ешьте, вон сколько вещей перетаскали». Федор, смущенный таким вниманием, ел молча и все опасался возможных подначек со стороны Добромыслова. Но тот был занят Ингой и не замечал Машиных ухаживаний.

Подзакусив, хозяйка квартиры отыскала в беспорядке вещей проигрыватель, пластинки. Первым поставила диск с записью песен ансамбля «Бони М».

Нестареющий элегантный Гугляр не утерпел и пошел танцевать шейк. За ним — Инга, Верхоланцев, незаметный до сих пор.