Двойник полуночника

Сталин уже давно подбирался к его Нино, о красоте которой был наслышан от Ворошилова и Хрущева. И если до последнего времени ему, Берии, еще как-то удавалось прятать от него свое сокровище - ускользать, изворачиваться, то вчера он понял - дальше некуда, это приказ... И уже больше не раздумывая, достал из глубины сейфа заветную коробку. На черном бархате, поблескивая бриллиантовой спинкой, лежала золотая заколка для волос, исполненная в форме ящерицы с зелеными изумрудными глазками. Защелкнув крышку, осторожно опустил эту изящную вещицу себе в карман.

Личный телохранитель Надорая уже дожидался в вестибюле.

- Люди на местах? - спросил на ходу по-менгрельски.

- Ждут дальнейших указаний, - вскинулся с готовностью Надорая.

"Принял стойку", - как заметил бы острый на язык полковник Саркисов, но уж кто-кто, а он Надорая знал: на менгрельский хозяин переходил только в одном случае - если предстояло дело исключительной важности.

У дверей он, как всегда, оказался первым. Доведенный до автоматизма рефлекс телохранителя. Сначала действие, потом мысль. Даже самое нелепое действие может в нужный момент кому-то помешать расстроить чей-то план (так учил его японский инструктор Мацумото, который готовил телохранителей для императоров).

У подъезда уже бормотали прогретыми моторами две машины. Одна - марки "Паккард", новенькая черная, сверкающая как начищенный ботинок, другая сероватый мышиного цвета "Опель-капитан". Выбрал испытанный "Паккард", который не так бросался в глаза на московских улицах. Еще была примета: этот "Паккард" ему всегда приносил удачу.

Несколько поворотов - и Садовое кольцо. Желтые столбы света вертикально рассекали ночь. Машин было мало, но все они, казалось, словно сговорились, двигались навстречу, в одно место. Но там его уже нет. Его сейчас нет нигде. И можно кружить до бесконечности по циферблату Садового кольца, пока в невидимых часах ночи не кончится завод, и тогда случится что-то непоправимое... Настолько непоправимое, что леденеет кровь... Но ты уже не в силах ничего изменить.

Н И Н О

Своим ключом бесшумно отпер дверь. И сразу руки, губы... торопливые и нежные, чуть влажноватые от ожидания... и смелые... В которых он бы хотел раствориться навсегда... С закрытыми глазами... на пределе чувств... пока солоноватый привкус вчерашнего дня не вернет его на землю.

Но, как всегда, наступал момент, когда головокружительно начинал терять над собой контроль и, как всегда, панически боялся и ждал этого момента с предвкушением. До чего оказывается сладко - не принадлежать себе! Когда кажется, что ты ничто, и самое странное, что большего тебе не надо. Возвыситься, чтобы опуститься... Достигнуть, чтобы потерять... Вот она, высшая радость высшей власти - не принадлежать себе! Надо только закрыть глаза, зарыться в ее волосы и вдыхать пьянящий аромат кожи... и верить в Бога, который придумал это чудо, одним прикосновением способное превратить тебя в раба, в жалкое ничтожество со слюнявыми и липкими руками, готовое на все... И тогда, в знак высочайшей милости, ему могли уступить... Но, видно, все-таки сказалось напряжение последней ночи... и предпоследней, и еще многих томительных ночей до - в самый ответственный момент не выдержал какой-то нерв и, не успев добраться до вершины, вспыхнул жалкой паутинкой по всему телу, которое сразу стало невесомым и пустым.

- У, противный! - простонала она, с досадой отталкивая его, такого обмякшего и пустого в ночь.

Какое-то время лежали в темноте, как чужие. Но холодок безысходности заставил их соединиться снова...

- Сегодня ты увидишь его, - произнес глухо.

- Сегодня... - беззвучно повторили губы.

По ее животу и бедрам пробежала дрожь, словно в последней судороге изгоняла из себя озноб ожидания, который еще не стал страхом.

- Да, - сказал безжалостно и отстранено, - он ждет, - и уже вдогонку какой-то своей мысли: - Это случится сегодня... Сейчас.

Из кресла ему было видно, как она одевается. Он всегда любил смотреть, как одеваются женщины. Некоторые первыми натягивают чулки (особенно его волновали черные), а потом все остальное. Другие - начинают с лифчика, причем, каждая, как правило, думает, что это главное... что в первую очередь и надо скрыть... И еще несколько минут назад такое упоительное желанное тело начинало прямо на глазах прятаться и исчезать, словно уже ему не принадлежало. И был момент - тот самый неуловимый момент истины, когда в этом еще не остывшем и таком, казалось, знакомом теле, короткой вспышкой зарождалась тайна - пленительная тайна новизны.

И, как всякая женщина, Нино кожей чувствовала на себе его взгляд и старалась расправить крылья. В такие минуты у него обычно что-нибудь просили и этим все портили. Но сейчас, видимо, придется просить ему - ему, который больше привык приказывать.