Двойная жизнь

Ах, как она старалась! Чтобы не обременять любимого (как все «гении», он не снисходил до пошлого быта, полагая, что еда и чистые рубашки должны появляться сами собой, творческой личности неприлично обременять себя столь низменными заботами), девушка варила суп из топора и проявляла чудеса изобретательности, пытаясь совместить расходы с почти нулевыми доходами. Экономист она, в конце концов, или кто? Когда родилась дочь Машка, в их бюджет еще капали потихонечку гонорары за два Лешкиных шлягера. Это помогало держаться на плаву, но не больше. «Флагман отечественной индустрии», где отец когда-то был ведущим специалистом и куда Юля почти с восторгом устроилась (ну и что, что простым экономистом, зато перспективы! Престиж, в конце-то концов!) после института, постепенно превратился в утлую ржавую баржу. Ну и зарплаты «экипажа» (не считая, конечно, самой верхушки, но кто и когда считал зарплаты верхушки) вполне соответствовали дряхлому виду бывшего «флагмана». Как почти везде с началом «новых времен», платили нерегулярно и не полностью.

Брать деньги у отца Юля решительно не хотела. Особого тепла между ними и так никогда не водилось, а после маминой смерти отношения и вовсе застыли, как лужи под первым морозом – вроде и есть там еще что-то живое, но виден лишь белый застывший лед, который трогать себе дороже, злые осколки изрежут до крови. Иногда, впрочем, приходилось, стиснув зубы, терпеть «вспомоществование», да еще и дочернюю благодарность изображать. Никуда не денешься. Лешенькины «шедеврики» скоро сменились другими такими же однодневками, так что ручеек гонораров, и поначалу-то не слишком обильный, через пару-тройку лет и вовсе иссяк. Редкие концерты – о да, его еще куда-то приглашали! – в заштатных клубах оплачивались, как правило, послеконцертным банкетом, где скудной снеди хватало на пару раз закусить, зато спиртное там текло реками. Юля выбивалась из сил, чтоб хоть что-то заработать, бралась вести бухгалтерию для разнообразных мелких контор, плодившихся с приходом «новых времен», как грибы, и с тоской наблюдала, как ее «моцарт» превращается в невзрачного лысоватого мужчинку с пивным брюшком и тусклыми глазами. Временами он еще бренчал что-то на расстроенном пианино, но все чаще предпочитал клавишам кнопки телевизионного пульта: «Отстань, мне под телевизор лучше думается!» Или уезжал к приятелям «расписать пульку». Возвращался за полночь, спотыкаясь, громыхая, сбивая с вешалки пальто и куртки. Как-то раз заснул, расшнуровывая ботинки – так устал. Иногда добирался и до пианино – это означало, что по дороге его осенило вдохновение. К счастью, рядом с пианино стоял диван, поэтому вдохновения хватало не больше чем на два-три тычка в клавиши.

Она не помнила, где читала – или, может, рассказывал кто-то – про «точку невозврата», «точку принятия решения»: если ее перевалить, дальше можно лететь только вперед, назад не повернешь, горючего не хватит. Глядя, как неверные пальцы мужа пьяно тычутся в клавиши, Юля понимала: Лешина точка невозврата давно пройдена. Был гений, да весь вышел. А у нее на руках – двое иждивенцев, которых хочешь не хочешь надо содержать, и содержать на более-менее приличном уровне. Иначе она сама себя уважать перестанет. Ну да ладно, контор, нуждающихся в услугах экономиста (Юля называла их «делянками», напевая «раз делянка, два делянка, будет денежка»), на ее век хватит, хватило бы только сил. Вспыхнувшую было как-то раз мысль о разводе она подавила мгновенно и безжалостно: дочери нужен отец. Маша, к Юлиному немалому удивлению, отлично ладила и с отцом, и с дедом, могла о чем-то – пусть хоть о телепередачах – подолгу с ними болтать. Поэтому – никаких разводов, хоть три «точки невозврата» пройдены, но даже такой отец лучше, чем шипящее по-змеиному слово «безотцовщина». Юля и сама не могла бы сказать, почему ее так пугает это нелепое слово.

Дни потянулись, как годы – однообразные и безрадостные: работа, кухня, стирка, редкие поездки к морю – ребенку нужно солнце и витамины – и снова работа до мушек в глазах: финансовые планы, отчеты, дебет, кредит, аудит… Редкие встречи с отцом и сестрой: расправить плечи, надеть на лицо бодрую улыбку и всеми силами демонстрировать, что у тебя все в порядке, что ты, страшно сказать, счастлива.

– Я тоже имею право на счастье! – упрямо повторила Юля.

– Юлечка, доченька, остановись, одумайся! – Андрей Петрович выпрямился, качнувшись в кресле-качалке.

Юля привычно передернулась от «Юлечки», но прерывать отца не стала: миллион раз уже просила так себя не называть, бесполезно. Только поморщилась и промолчала.

– У тебя муж, ребенок, у тебя крепкая семья, такая, о какой мечтает каждый нормальный человек, – продолжал бубнить хорошо поставленный, без малейшего старческого дребезжания отцовский голос. – У тебя есть все для полноценной жизни счастливой женщины.