Двоевластие

– Дуня, – сказала она, краснея, – принеси ломоть хлеба, да посоливши.

Девушка побежала, а поводырь, быстро сообразив в чем дело, дернул медведя и подвел его к самому крыльцу.

– Вещун он у меня, – вкрадчиво сказал он.

Дуня принесла ломоть. Княгиня боязливо подала медведю хлеб, и тот, взяв его, глухо замычал от удовольствия.

– Замычал, замычал! – закричали девушки.

– С князинькой! – нагло сказал поводырь, низко кланяясь.

Княгиня вспыхнула, как маков цвет, и сказала, обращаясь к пожилой девушке:

– Мишу наверх отведешь, немного погодя, а их Степанычу накормить вели, да пиво пусть выставит! – и она вперевалку пошла в покои, где было полутемно и прохладно.

– Ну что вам, девушки, любо? – совершенно меняя тон, спросил рыжий. – Сплясать, что ли?

– А хоть спляшите, а там опять кукол, – бойко отозвалась Матреша.

Пожилая девушка села подле Миши и ласково обняла его. В это время Миша вдруг вскрикнул. Ему показалось, что слепой старик стал зрячий и пристально смотрит на него.

– Что ты, родимый? – встревожилась девушка, но Миша уже оправился и смотрел на скомороший пляс, а в это время слепой гудошник под грохот нестройной музыки сказал рыжему:

– Как его ты возьмешь, Злоба? Ишь сколько девок вокруг. Какой вой подымут!

– Не бойся! – ответил Злоба. – Коли Поспелко взялся, так ногу из стремени скрадет, не то что! – И он толкнул в бок раскосого поводильщика козы.

– Удумал, Поспелко?

Тот ухмыльнулся.

– Беспременно заночевать надо, – сказал он.

До самого заката солнца потешали скоморохи всю дворню и так уважили, что Степаныч, княжий дворецкий, не только отпустил им пива, но даже выставил красоулю {Красоуля – кружка, чаша.} крепкого меду. Поздним вечером сошли сверху и сенные девушки, и много времени продолжалось бражничество в княжеской усадьбе среди дворни и скоморохов.

Рыжий стал расспрашивать Степаныча:

– Чья усадьба‑то будет?

– Князя Теряева – Распояхина, – коснеющим языком ответил Степаныч. – Первеющий князь! Теперь у царя, у батюшки, в окольничих. Во – о! – И он поднял вверх корявый указательный палец.

– Один сынок‑то?

– Как перст. Теперь княгинюшка опять понесла. Пошли ей Бог здоровья!

– Хороша княгинюшка ваша! – ввернул свое слово косоглазый Поспелко.

– Золото! – вмешалась Дунька. – Она из простых, вроде как мы с Матрешкой, ну, и душа с нами!

– Ишь ты!

– Антон сказывал, что князюшка нашего ляхи посекли, он его на мельнице укрыл, а она, выходит, княгинюшка‑то наша, там за ним и ходила, раны заговаривала.

– Ратный человек?

– Наш‑то? Первый воин. Он и ляхов бил, и Маринку изловил, а впоследях самого дьявола сымал. Вот он какой!

– А что же у вас ратных людей нету? – спросил слепой старик.

– Ратных‑то? У нас полтора сорока {Сорок – старинная единица счета.} ратных людей, а сейчас всего десять – потому что князь их на Москву увез. Для почета, слышь!

А пьянство шло своим чередом, и к полуночи половина пирующих лежала под лавками.

В то время Поспелко толкнул Злобу и вышел с ним на двор.

– Идем, что ли, – сказал он.

Злоба даже опешил.

– Красть?

– Уготовиться, дурья голова, – ответил Поспелко. – Иди, что ли, мне твоя сила нужна. – Он обогнул терем, перешел задний двор и спустился в сад. Перейдя его поперек, он остановился у высокого тына и сказал, указывая на крепкий столб:

– Расшатать да вытащить его надобно. Вот что! Мы подкопаем его, а там палку подложим, ну и подымем!

– А для чего?

Поспелко засмеялся.

– Тебя на место его поставить: дубина, право слово! Зачем тын ломают? Да для того, чтобы дорогу иметь, щучья кость.

– Ну, ну, комариный зуд, – проворчал рыжий, – и сам знаю. А зачем ход?

– Ход‑то? Слушай! Поутру мы уйдем, я кругом обегу да через это место в сад и влезу. День прокараулю и скраду его, а скравши – к вам. Вы меня в перелеске ждать будете. Понял, что ли? – и он ткнул рыжего великана под бок.

Тот не ответил, но, судя по тому рвению, с каким он начал своим ножом копать землю, можно было сообразить, что он и понял, и одобрил план своего косого товарища.

Темная, душная ночь покрывала их усердное дело, и только усиленное сопение свидетельствовало об их старании. В какой‑нибудь час они подкопали столб, затем Поспелко сунул рыжему в руки толстую орясину, и скоро крепкий столб выдвинулся, оторвав обшивку, и грохнулся наземь.

– А теперь и назад, – сказал Поспелко, – надо думать, что ратные люди не доглядят до завтра, а там – ищи ветра в поле!

– И воистину ты – Поспелко, – с чувством удивления перед умом своего приятеля сказал рыжий.

– А ты – дубье стоеросовое! – ответил, ухмыляясь, Поспелко, но тотчас же переменил тон. – Федька десять рублей обещал?

– Десять! – подтвердил рыжий.

– Кому говорил‑то!

– Май сказывал; опять Распута слышал.

– То‑то! А то он живо и в нетях {Быть в нетях – не явиться, скрыться.}.

– Ну, от нас не уйдет.

– Из Нижнего Новгорода ушел.

– А здесь встретился!

Они вышли на чистый двор и, отойдя от мощеной дороги, легли под дерево на траву. Подле них огромной черной тушей лежал медведь, привязанный к дереву, и тут же на длинной привязи бродила коза. Сон сковал двух приятелей, и вся усадьба погрузилась в сон.