Двое (рассказы, эссе, интервью)

интервью газете «Московские новости»

— Что послужило сюжетной завязкой вашего романа? Чернобыльский взрыв?

— Только отчасти. Мне бы хотелось уйти от именно этой ассоциации. У всех свои взрывы, катаклизмы, войны, гибель привычных миров. А 1917 год? Ничего хуже этого в нашей истории не было. А что будет дальше — страшно загадывать. Вот многие боялись лета 1999 года — Нострадамус якобы предсказал конец света. Обошлось, все вздохнули: живем дальше, песни поем. Но если думать в этом ключе, то начинать волноваться надо именно сейчас. Ведь предсказание Нострадамуса фактически обещает, что до 2000 года мы как-нибудь доживем. А дальше расстилается непредсказанное время, без вех и ориентиров.

— И вы решили показать наше будущее?

— Нет. Наше вечное настоящее. Правда, когда пишешь антиутопию, она как-то неизбежно воспринимается как политическая сатира, а мне этого не хотелось. Мне хотелось про жизнь и про народ. Про загадочный русский народ. Это тайна почище пирамиды Хеопса, будь то мужик, будь то власть, без разницы.

— Например?

— Например, наш недавний ответ Нострадамусу. Был до прошлого лета такой поезд «Москва-Осташков», номер 666, ездили — и ничего. А тут конец света обещан — народ и потребовал у властей: раздавить гадину! Власти думают: ч-ч-черт, действительно… вот ведь, упустили… И пошли навстречу, и к моменту предполагаемого Апокалипсиса он уж бегал под номером 604, и Нечистый получил отпор… Много ли вы припомните случаев, чтобы власть отозвалась на вопль народный? На моей памяти был только еще один такой случай оперативного реагирования, это когда где-то в конце 70-х, кажется, была попытка измерять и обозначать атмосферное давление не в миллиметрах ртутного столба, а по-новому, по-научному, в гектопаскалях. Что началось!.. Врачи не справлялись с потоком гипертоников, газеты — с возмущенными письмами. Правительство перепуталось и вернуло столб на место. И правильно сделало, потому что никакой атмосферы, конечно, в природе нет и быть не может, а без столба нам нельзя. Пытаясь постичь эту душу, которая боится ИНН и верит МММ, можно наблюдать ее с некоей индифферентно-этнографической позиции, так сказать, изучать природу с балкона: «грачи прилетели»; а можно попытаться стать ею: втиснуться в ее, так сказать, шкуру и, отсекая, отмывая, оттирая от своего сознания «достижения культуры и цивилизации», пытаться погрузиться в «это».

«Если все живое лишь помарка
За короткий выморочный день,
На подвижной лестнице Ламарка
Я займу последнюю ступень…»

Любимые мои стихи и любимое на сегодня движение: вспять, на четвереньки, к истокам.

«Роговую мантию надену,
От горячей крови откажусь,
Обрасту присосками и в пену
Океана завитком вопьюсь».

И все, что в тебе есть иррационального, эгоистического, инфантильного, примитивно-жадного, животного, ты должен в себе раздуть, почувствовать. Это трудно. Мозги, конечно, набекрень и винтом. Зато вырастают фасеточные глаза, как у пчелы. Я уже привыкла. Утром встанешь, ложноножки с кровати спустишь, усиками-антеннами пошевелишь, сигарету в жвала — и за работу.

— Но при таком зрении политические переклички тем более неизбежны. Вот как, к примеру, рассуждает один из ваших героев: «Раньше, конешно, режим строгий был: чуть что, разговор короткий, сразу пырь и дух вон… А теперь нам другая линия дадена: с кривизной, али с загибом, потому как не убивать, а лечить надо».