Движение образует форму

Из дней, которые прячутся по углам,
я создаю свой портрет и вешаю на стену,
а он срывается со стены и идет по горам и полям
в погоду солнечную и в погоду ненастную.
Он во времени ледяная прореха,
он прошлого замызганное эхо.

У портрета лица моего черты
и говорит он моим голосом.
Глаза мои слепы, его — пусты.
Он идет, спотыкаясь о правду голую,
любит и ненавидит, плачет, смеется портрет,
но сердца моего у портрета нет.
Сердца моего нет.

Иногда возвращается и глядит на меня в упор.
Понатворил много дурного он,
бессовестен он. А я одинок и хвор.
К рукам его липнут чужие печальные новости
и горе чужое. И сердце бьется в груди моей:
себя пожалей, а его убей.
А я говорю портрету:
ступай дорогой своей.

— Посчитай строчки. Три секции заняты. Ох уж эти ящики… Как ты на них напала?

— Это они на меня напали. Мы шли с Маней по дороге в Богушовице и видим — заводской забор, ворота открыты…

— А, это там, где затаривают фрукты!

— Да. Мы с Маней заглянули туда. Мы все время искали материал. Самым подходящим был строительный картон, но тексты он бы убил, как любая стена. Они бы уже не играли самостоятельной роли.

— Зато потом в ящики с текстами уложат яблоки, заколотят и отправят куда подальше. Передвижная выставка!.. А что с письмами Кина, ты хотела показывать их на экране, как кино?

— Да.

— Покажи какое-нибудь.

«Прага, 25 ноября 1940

Мой дорогой Вольфганг!

Впервые хочется подкрутить номер года в дате, ибо кто знает, когда настигнут тебя эти строки. 20 месяцев тому назад мы сказали адье на Вильсоновском вокзале, после чего меня еще долго приветствовали твои вдохновенные открытки из Италии; в то время я действительно думал, что скоро за тобой последую. Я еще полностью не расстался с этой надеждой, и очень надеюсь на то, что мы, пусть и через двадцать лет, но отпразднуем встречу, которая невозможна сегодня. Но кругла Земля, и друзья со схожей судьбой не могут быть разлучены навечно. Фактически ты мой единственный друг периода тех душевно-счастливых лет, когда я жил в предчувствии какого-то невероятного будущего.

Не то чтобы эти пару месяцев меня уж очень состарили, но я усвоил кое-что из опыта еще-не-прожитого: интеллектуальная изоляция совсем не способствует резвости духа; однако происходящее гораздо страшнее, чем ты можешь себе представить; в нашей ситуации мы можем думать только о выживании.

Таковы приблизительно рамки, в которые мы поставлены.

У меня курс графики с 25 учениками, работаю 10 часов ежедневно и стараюсь рисовать в субботу и воскресенье для себя.

С какой завистью смотрел я прежде на своих друзей, которым, чтобы дышать, нужно было писать картины; мне же казалось, что я тут человек случайный. Теперь я живу живописью. Как тебе это объяснить? Я думаю, люблю, ненавижу в цветах и в формах!»