Движение без остановок

Человек — такой текучий и непостоянный. Человек — как вода: мысли, эмоции, чувства; сморгнул, а этого всего уже нет, и несётся, стремится внутри тебя поток дальше. А горы эти, а камни, а ложе холодного, хрустального Озера: внизу, в долине сменятся эпохи и царства, а они всё так же будут стоять, неколебимые, спокойные, вечные. О чём можно думать, глядя на них? Ни о чём. Можно только сидеть и созерцать, растворяясь в безвременье.

Утро занимается на удивление тёплое. Все дни, что мы стоим тут, так близко к ледникам, под голос неугомонной реки, водопадом срывающейся в Озеро с кручи, — всё это время небо просветлевало считанное количество раз, а чаще был дождь, или град, или снег, или ещё какие осадки, коим и названия не подберёшь. И мы ушли бы раньше, если б я не обнаружила, что моя правая лодыжка опухла и посинела.

Это случилось в тот вечер, когда мы дошли до Озера, спустившись с хребта, и поставили лагерь. Я обнаружила это случайно — весь день нога не болела.

— Вывих, — сказал Сорокин, прищёлкнув языком.

— Ушиб, — сказал Гран.

Настя ничего не сказала, только кисло скривилась. Они рассматривали мою ногу при свете костра, лица напряжённые. Я смотрела на них снизу вверх и чувствовала себя виноватой.

— Дорога говорит, что тебе стоит сделать здесь остановку, — сказал Гран. — Значит, зачем-то тебе сейчас это надо.

Он шутил, наш Гран, но все остальные были мрачные: тяжёлое ощущение, похожее на чувство обречённости, спустилось на нас. Откуда мне знать, зачем это мне, приятель, да и кто может знать? Вдруг вздрогнула, уставившись в лес:

— Там кто-то есть.

Все обернулись — на склоне, за нашей с Граном палаткой, маячил в темноте невысокий женский силуэт. Не шевелился.

— Эй! — позвал Сорокин. Женщина не двинулась и не ответила. — Здрасте! — крикнул Сашка ещё раз — то же. Гран сорвался с места и в два больших прыжка был рядом с ней.

— Это камень! — крикнул оттуда, и мы потянулись за ним.

В кустах действительно стоял каменный столб, обликом напоминающий коренастую девушку лет пятнадцати. В сетке линий, трещин и сколов проступали черты лица, волос, одежды. Стоять рядом с ней в надвигающейся темноте было жутко — слишком сильно походила она на человека.

— Хран местный, — вполголоса проговорил Сорокин.

— Она похожа на шаманку, — сказала Настя.

— Это хороший знак, — сказал Гран. — Здесь интересное место, может быть много духов. Будет славная охота, — добавил, довольный, и улыбнулся. Меня передёрнуло.

— Помоги мне спуститься, — попросила и опёрлась на Сашкину руку.

Из невидимой в темноте тучки принялась сыпаться холодная, белая крупа — так нас встречало заветное наше Озеро.

А теперь они собрались и ушли. Налегке, под солнышком, вниз. Радостно и легко. Уже через пару часов такого пути прошли всё Озеро и попали на проторенную тропу. По ней пошли вдоль реки, с шумом устремляющейся ниже. Скоро увидели две палатки, но стояли они поодаль тропы, и людей поблизости видно не было. Они остановились, сняв рюкзаки, передохнули, но никто не появился; пошли дальше.

У первых же людей, что встретились им, Сорокин стрельнул покурить. Стоял и довольно щурился, из рыжей своей щетины пуская дым, пока Настя расспрашивала про тропу. Могла и не расспрашивать: она была проста и очевидна. Пройдя ещё совсем немного, они попали к заводи реки, где стоял палаточный лагерь, была баня и даже магазин: консервы, пиво, сигареты, хлеб. Они купят тушёнки, уломают банщиков пустить их помыться за одну цену, а пивом их угостят на халяву те, с кем рядом встанут на ночь.

На утро они пойдут дальше. Те люди, к которым пристроились с вечера, дадут им сахар и заварку и накормят перед отходом макаронами с их же, купленной накануне тушёнкой. Вновь они будут налегке и под солнышком, и настроение станет прибывать, чем ниже будут спускаться. В полдень с трудом перейдут речку вброд, будут отдыхать на рюкзаках, потом собьются с тропы, но встретят сплавщиков, которые укажут, куда идти дальше. Получат от них сухарей и банку сгущёнки. Совсем довольные, отправятся они дальше.

Я сижу и смотрю на тени. Тени от облаков, они сменяются на глади Озера, несутся и исчезают. Зачем мне следить за нашими друзьями, если те уже и думать о нас забыли? Зачем знать мне, что с ними и что дальше будет? Тени от облаков вновь покрыли Озеро и кусочек берега, на котором сижу, но вот опять побежали прочь, вниз по течению реки, в долину.

Я становлюсь кусочком этой земли. Болезнь отделила меня от спутников, и теперь мне кажется, что моя внутренняя скорость, та, с которой текут во мне чувства, скоро сравнится со скоростью кедра или этого куста, под которым сижу. Люди неисчислимо быстрее меня. У моих друзей могло быть и нетерпение, и досада, — всё то, что не позволило им сидеть здесь больше трёх дней. Я и не заметила, как у них накопилась усталость от этого места, мне же ничего не остаётся, как быть здесь и ждать.