Движда

В руке у него была весьма увесистая книга. Да и голос у него оказался не как у Джеймса Бонда.

— Вот, — протянул он сквозь чугунные ветви книгу, — она знала, что ты придешь сюда.

— Что это?

— Библия.

— Куда она уехала?

— В монастырь.

— В монастырь?

— В монастырь.

— В какой.

— Она просила никому не говорить. И тебе тоже. — Он упредил вопрос Платонова. — И ты прекрасно понимаешь, что если она просила, я никому не скажу.

— Но... я люблю ее.

— Ну и что, я тоже, — безразлично ответил Кутеев. — Она не от мира сего.

— Я так мало о ней знаю.

— Достаточно, чтобы поверить в то, что я сейчас сказал.

— Этот мир отторг ее. Растоптал.

Кутеев теперь посмотрел на Платонова с явным раздражением.

— Ты так ничего и не понял о ней. Она вообще не была в этом мире. Никогда.

— Что мне теперь делать? — этот вопрос Константин задал куда-то в небо.

— Не знаю, может — ответ там? — Кутеев указал на «Библию».

Платонов заметил две закладки в кирпиче тонких страниц. Он поспешно открыл книгу и увидел место, обведенное карандашом: «Жена да учится в безмолвии, со всякою покорностью, а учить жене не позволяю...». Это было Первое послание к Тимофею святого апостола Павла. И хотя Константин понимал, почему Маша обвела именно эти слова, но он хотел найти ответы для себя, а не объяснение от нее. Пусть и сказанное самим апостолом. Он открыл книгу там, где была вложена вторая закладка. Знакомый, иносказательный текст Апокалипсиса. И снова карандашом в десятой главе: «И Ангел, которого я видел стоящим на море и на земле, поднял руку свою к небу и клялся Живущим во веки, Который сотворил небо и все, что на нем, землю и все, что на ней, и море и все, что в нем, что времени уже не будет...» Именно «что времени уже не будет» зачем-то подчеркнула Маша.

Пока Константин листал Библию, железные ворота закрылись. Звонить второй раз было бессмысленно.

Платонов повернулся к воротам спиной и внимательно посмотрел в тяжелое осеннее небо.

— Вот, Андрей Викторович, был я движда, а теперь кто? Трижда? — вопросил он то ли к небу, то ли к доктору в недалекое прошлое. — Помолись обо мне, раба Божия Мария... — попросил у серых туч Константин, и они вдруг прямо на глазах просветлели. Просветлели и посыпали крупными красивыми снежинками, и застывшая ребрами и ухабами на земле грязь удивительно быстро сменилась белоснежным пушистым покрывалом. Уже через несколько минут под ним не видно было дороги, жухлой листвы и травы, был только чистый лист, на котором можно было оставить первые следы.

Настоящая русская зима все же настала.

* * *

Человек с Библией в руке брёл по этой бесконечной белизне. Время ещё было...