Двери в полночь

Шеф кивнул мне, предлагая идти дальше. Улицы змеились во все стороны. Какие-то из них казались скорее сельскими дорогами, с утоптанной землей вместо брусчатки, какие-то были обшиты деревом, что выглядело довольно странно. Теперь я там и тут замечала неясные темные тени — но стоило лишь повернуть голову, как они пропадали из вида.

— Шеф, — решилась я, — а вы… искали ее?

Он молчал так долго, что я успела пожалеть о заданном вопросе.

— Искал, — какой-то камешек, подпрыгивая, полетел прочь от удара черного ботинка, — хотя это и было бессмысленно.

Мы снова замолчали. Я рассматривала окружающие здания, и, чем дальше от центра мы уходили, тем более странными они становились: какими-то оползшими, как подтаявшее мороженое, или, наоборот, ощетинившимися непонятными шипами, словно диковинный дикобраз.

— Пора возвращаться — скоро рассвет, — Шеф кивнул на небо, — приглядись.

Только сейчас я заметила, что воздух вокруг будто поредел и стал серым — на Нижний Город спустились сумерки.

— Так быстро? — искренне удивилась я.

— Есть мнение, что время здесь течет несколько иначе, — Шеф развернулся. — К тому же дни Наверху сейчас короткие — ноябрь все-таки!

Здесь, внизу, было тепло, и я совершенно забыла, что в Верхнем Питере сейчас почти зима.

— А здесь всегда лето?

Шеф кивнул:

— Один из немногих плюсов. Всегда тепло.

— А как мы будем возвращаться?

— Увидишь, — он улыбнулся.

Мы довольно быстро вернулись на площадь, и я встала как вкопанная: ровно в центре, там, где в нашем Городе стоит Александрийский столб, сейчас переливался короткими вспышками столб света.

— Что это?! — Я оторопело разглядывала поток золотисто-белого света, вырывающийся прямо из брусчатки и уходящий куда-то в темное небо.

— У нас принято называть это Рассветом, — Шеф ободряюще положил руку на плечо, — название, конечно, дурацкое, но так уж вышло. Пора возвращаться.

Короткая буря, уже не такая мучительная, как в первый раз, — и мы снова у Александрийского столба, поспешно отходим друг от друга.

В Верхнем Городе снег и предрассветная хмарь. Какая-то группа, поочередно козырнув Шефу, уходила на смену. Все было настолько другим, что не верилось в существование иного города, здесь, совсем рядом.

Я расправила воротник и подышала на мгновенно заледеневшие пальцы. Подняла глаза — и снова вздрогнула. Шеф остался таким же, как был там, Внизу! Я почему-то была уверена, что стоит нам вернуться, и все будет как раньше. Снова голливудский мальчик будет поить меня кофе! Но… он был таким же.

— Ну что, — он улыбнулся, доставая из кармана сигареты и прикуривая, — топай спать. Я позвоню, когда будешь нужна.

Я кивнула. Мы медлили. Он смотрел на меня, будто смеясь, только огонек сигареты освещал лицо при каждой затяжке, делая его более резким и немного страшным. Я уже совсем было собралась идти, как вдруг решилась:

— Шеф, как вас зовут на самом деле?

Падали долгие свинцовые мгновения. Он вглядывался в мое лицо, и впервые я увидела нерешительность.

— Шеферель. Только это большой секрет.

Он снова улыбнулся и быстро зашагал в сторону черного хода в Институт.

18

Под желтыми фонарями кружился дождь. У меня кружилась голова. От того, что не выспалась, что проглотила пять чашек кофе и выкурила пачку сигарет. От того, что внизу не ждал теплый «мерседес». От того, что весь город пропах мокрой травой, хотя вокруг не было ни травинки. От того, что потемневшие дома вечернего Петербурга так остро напоминали Нижний Город, в который хотелось вернуться — мучительно, щемяще, до дурноты.

Я натянула на голову капюшон и шагнула в темноту — вокруг раскинулась наша, скучная и пресная, по сравнению с той, которую я знала, ночь. Сегодня мне предстояло под взглядом Оскара показать все, на что я способна, и вступить в одну из групп. Только бы не к Жанне — это было все, о чем я могла думать.

Я шла по темному проспекту, сдувая с носа набегающие капли дождя и поплотнее засунув руки в карманы куртки. С моего первого появления в Нижнем Городе прошло всего несколько дней, и я бы предпочла еще хотя бы пару раз побывать там и освоиться, прежде чем уходить туда с группой на дежурства, но Шеф все решил за меня. Он вообще не проявлялся эти дни, и его силуэт, исчезающий в мороси вечернего дождя, почему-то так и стоял у меня перед глазами. Я валялась на своей огромной пустой кровати, ела, спала и изучала прелести ванной комнаты день за днем, изнывая от безделья. Мобильник молчал как партизан, так что и ему чуть было не пришел конец через убиение об стену, когда он вдруг тихо прошуршал пришедшей от Шефа эсэмэской.

То, что он написал, а не позвонил, было само по себе странно. Но больше всего удивляла интонация и лаконичность: «В НИИД быстро. Машины нет, давай пешком. Сразу ко мне». Может быть, Шеф относился к тому разряду людей (тут я хмыкнула), который напрочь не умеет писать эсэмэски? Передо мной встал образ начальника — что тот, прежний, что этот, с которым я уже начинала смиряться, — и словосочетание «что-то не уметь» к нему вообще никак не подходило. Значит, намеренно. Ну что я ему-то сделала?!