Дверь во тьму

— Да, сейчас, — тихо ответил Лэн. Но никаких попыток лететь самостоятельно не сделал.

Башня за нами с грохотом обрушилась. Я почувствовал ударивший в спину жар, обернулся. Над пылающими руинами кружили трое Летящих. Остальные, похоже, выбраться не успели. Но уцелевшая троица гнаться за нами и не думала.

— Потерпи, Лэн, — сказал я. — Держись. Нам только до скал добраться…

— Держусь, — согласился Лэн.

…Котенок нашел нас минут через двадцать, когда мы укрылись в скалах. Спрашивать его, как он убежал от Летящих, я не стал. Какая, в конце концов, разница. Есть дела и поважнее.

Лэн лежал на камнях, прижимая ноги в животу и тихо постанывая. Котенок хмуро посмотрел на него, потом, вопросительно, — на меня.

— Его заставили глотнуть Черного огня. — Беспомощно сказал я. — Он вначале держался, его вырвало несколько раз. Я думал, все уже в порядке. А потом… потом он расклеился.

— Немного выпил?

— Чуть-чуть…

Лэн глухо закашлялся, и я взял его за руку. Что тут еще сделаешь…

— В нем сейчас сгорают человеческие чувства, — грустно сказала Солнечный котенок. — Быть может, Лэн победит и останется прежним. Быть может, умрет, если не хватит сил, но останется воля. Или…

— Что «или»?

— Или Летящим станет. По характеру. Нет, вру. У него останется человеческое сердце и человеческий взгляд. Его придется заново учить дружбе и доброте. Это иногда получается.

Я нагнулся над Лэном. Прошептал:

— Младший…

Взгляд Лэна был мутным и беспомощным. Наверное, ему было очень больно.

— Данька, убей меня. Я не хочу становиться… Летящим.

— Глупости, — твердо, как только мог, сказал я. — Дерись, Лэн! Ты сможешь!

— Нет, Данька… Вначале был жар, это очень больно, но ничего… А теперь внутри холод. Все замерзает… Данька…

— Котенок, что делать?

— Верить, — мгновенно ответил Котенок. — Верить и любить его. Даже если Черный огонь победит. У нас нет ничего, кроме веры и любви. Но это очень много, когда вокруг только ненависть и отчаянье.

Солнечный котенок осторожно подошел к Лэну, прижался к его груди, свернулся клубочком и замурлыкал. Поколебавшись секунду, я лег рядом и обнял Лэна со спины.

Холод. Холод отовсюду. От камней под нами, от неба, затянутого серой пеленой, от дрожащего в ознобе Лэна. Холод и тьма.

У нас нет ничего, кроме любви и веры. Но, может, и это немало?

— Лэн, держись, — прошептал я, не ожидая ответа. — Держись и дерись. Мы любим тебя. Ты победишь.

Холод и тьма отовсюду. Я всегда буду с ними драться, даже когда вернусь домой. Всегда.

Даже сквозь закрытые веки я видел, как мерцает в Лэне Черный огонь. Но и в Черном огне есть искры добра, которые не погасишь.

Я не помню, сколько мы так лежали, согревая Лэна своим теплом. Я заснул, как это ни странно. А проснулся от того, что Лэн шевельнулся и встал.

Мы с Котенком переглянулись. Потом посмотрели на Лэна. Тот озирался, потом стал разглядывать свои руки, словно впервые их видел. Сердце у меня сжалось.

— Как ты, Лэн? — спросил я, с ужасом ожидая ответа.

Лэн вдруг поморщился, под прозрачным щитком очков блеснули слезы.

— Данька, я теперь Летящий? Да? Все, да?

— Дурак! — заорал я, мгновенно переходя от страха к радости. — Ты победил! Летящий такого вопроса не задал бы!

— И уж точно не плакал бы, — добавил Котенок. — Ты и вправду победил, Лэн.

Лэн бессильно опустился на камни рядом с нами. Тихо сказал:

— Это вы победили. Вы меня спасли.

— Глупости, ты боролся как герой! — возбужденно сказал я. — Есть хочешь?

— Ужасно, — смущенно признался Лэн. Я достал из карманов два свертка из блестящей фольги, гордо спросил:

— Любишь шоколад?

— А что это?

— Так я и думал, что гады-торговцы вам его не привозят, — без всякой злобы сказал я. — Попробуй, это здорово.

— Торговец расщедрился на прощание, — пояснил Лэну Котенок. — Дал из своих запасов.

— Фиг бы он дал, — возразил я. — Это дочка его противная, Реата, заставила.

— Еще бы, — развертывая фольгу, запетушился Лэн. — Я ее от Летящих спас! За такое всю жизнь надо быть благодарным…

Он смущенно посмотрел на меня и тихо добавил:

— Данька, я даже не знаю, что тебе сказать…

— Ну и не надо говорить, — согласился я, откусывая шоколад. Он был не такой, как наш: не плитка, а, скорее, еловая шишка, очень горький и твердый. Но все равно вкусный.

— Котенок, а ты будешь? — робко предложил Лэн.

— Котята не едят шоколад даже в Данькином мире, — гордо отказался Солнечный котенок.

— Они бы, может, и ели, да кто ж им даст, — возразил я, отламывая кусочек от своей порции. — Попробуй.

Лэн тоже поделился с Котенком, и мы принялись за свой скромный завтрак. Я с удивлением понял, что двести грамм шоколада — это, наверное, максимум, который можно съесть за один присест.

— А что теперь будем делать? — поинтересовался Лэн, доев свой кусок и бесцеремонно отстегивая с моего пояса фляжку. И я в очередной раз облегченно вздохнул, уверившись, что с ним все в порядке.

— Как что? Двинемся в город, — мусоля лапкой мордочку, заявил котенок.

— В наш? — с облегчением, но и разочарованно спросил Лэн.

— Нет, в город торговцев, — сказал я. — Мы еще ничего не выяснили. Может, караван по пути догоним.