Дверь, ведущая в ад

Я поднял подшивки газет тех лет (в Интернете информация была весьма скудной) и выяснил, что следствие по делу Филиппа Бузько вел старший следователь следственного отдела городской прокуратуры майор юстиции Н. П. Знаменский (позже я выяснил у Коробова, что зовут его Николаем Павловичем). Путем несложных переговоров с Володькой Коробовым я узнал также адрес следователя Знаменского и то, что он вот уже как восемнадцатый годок пребывает на пенсии. Одиннадцатого января, ближе к вечеру, после отъезда Ирины (ведь завтра предстоял первый учебный день в новом году) я отправился на Знаменку, где проживал Николай Павлович. Его шестиэтажный дом под номером пятнадцать был дореволюционной постройки и выходил фасадом аккурат на улицу, так что искать его долго не пришлось. Зайдя в единственный подъезд, я поднялся на второй этаж, остановился у квартиры под номером пять и нажал на кнопку звонка. Вскоре послышались приближающиеся шаркающие шаги, после чего меня долго и внимательно рассматривали в глазок. А потом спросили:

– Кто?

– Меня зовут Аристарх Русаков, – произнес я в дверь.

– Кто там? – повторился вопрос.

– Аристарх Русаков, – очень громко произнес я.

– Ну, как хотите, – буркнули за дверью, и снова послышались шаркающие шаги. Уже удаляющиеся.

Сначала я ни черта не понял. И только через минуту дошло, что меня просто не услышали.

Еще через минуту я позвонил снова.

Послышались приближающиеся шаркающие шаги, затем из-за двери спросили:

– Кто?

– Меня зовут Аристарх Русаков, – заорал я что есть мочи, сложив ладони рупором и прислонив их к тому месту, где дверное полотно соприкасалось с проемом.

– И что вам нужно? – последовал новый вопрос.

– Поговорить с вами, – снова заорал я на весь подъезд. – Я – телевизионный журналист… – И, достав свое удостоверение, приблизил его к дверному глазку.

Какое-то время за дверью стояла замогильная тишина. Очевидно, это рассматривали мою корочку.

– Вы один? – последовал следующий вопрос.

– Да, один! – проорал я.

Человек за дверью немного подумал, открывать мне или нет, но, похоже, любопытство перевесило все остальные страхи, и дверь, щелкнув несколькими языками замков, приоткрылась. За ней произошло шевеление, вслед за этим на меня немигающе уставился мутный старческий глаз, после чего я услышал такое вот предупреждение:

– Если вы вор или грабитель, то учтите, ни денег, ни дорогих украшений в квартире не имеется.

– Понял, – прокричал я немного тише и добавил: – Но мне не нужны деньги и украшения.

– А что вам нужно?

– Поговорить. Я журналист…

– Говорите громче, чего шепчете-то? – произнес старик. – Когда не надо, так они все орут как не знай кто! А когда человека хочешь услышать, так все шепчут чего-то.

– Я говорю, что я – тележурналист и пришел с вами поговорить, – очень громко сказал я.

– О чем поговорить-то хочешь, милок? – За дверью снова произошло какое-то движение, и она приоткрылась чуть шире.

Разговор, еще не начавшись, начинал меня заметно утомлять.

– О вашей службе в следственном отделе городской прокуратуры, – ответил я.

Глаз нервно сморгнул. Затем дверь открылась еще шире, и показался уже весь хозяин квартиры: сухой старикан со впалыми желтоватыми щеками, бесцветными губами и глазами цвета плохо заваренного клейстера. Наверное, именно про таких в народе говорят, что «краше в гроб кладут». Старикан какое-то время рассматривал меня. А по прошествии не менее минуты, после того как убедился в моей благонадежности и в том, что я не стукну его битой по голове, не пырну ножом, не пойду шарить по квартире в надежде отыскать припрятанные в стопке туалетной бумаги «гробовые» деньги, сказал:

– А чего это вдруг вы, тележурналисты, мной заинтересовались?

– Так вы же легендарная личность среди следователей прокуратуры, – сказал я громко, слегка польстив ему. – Как можно вами не интересоваться?

Щеки у прокурорского старикана стали терять желтизну и даже слегка порозовели. Похоже, ему было приятно слышать такие слова. Он немного подумал и отошел в сторону, давая мне войти. И я вошел.

Если вам довелось жить в советские времена, то можете представить себе квартиру старика Знаменского. Тогда все квартиры походили одна на другую, будто бы срисованные под копирку: в прихожей висит вешалка с потускневшим от времени зеркалом, под ней подставка для обуви, возле которой лежит овальный вязаный коврик, сделавшийся от частой стирки серо-голубым.

На кухне (в отличие от советских времен весьма большой) стоят четырехконфорочная газовая плита и довольно громко урчащий холодильник «Саратов» высотою по грудь. Имеются еще обеденный стол с шатающимися ножками и занавеска из тюля, закрывающая небольшое окно. На кухонном столе выцветшая скатерть или клеенка, возле стола стоит пара-тройка табуретов, окрашенных голубой некогда краской, а напротив – напольные и настенные шкафы, покрашенные белой краской, которая со временем покрылась сетью морщинок, местами облупилась и приобрела желтоватый оттенок.