Дверь в преисподнюю

— Кажется, вам мой приговор показался слишком мягким? А как бы поступили вы на моем месте — неужели не уступили бы просьбе девушки, столько испытавшей на своем веку?

Рыцари молчали, избегая глядеть на короля, на Марфу и даже друг на друга. Первым молчание нарушил Зигфрид:

— Но мы должны взять с Его Высочества клятву, и лучше всего письменную, что отныне и впредь он отрекается от всяких прав на престолонаследие.

— Согласен, — кивнул Александр. — Вот вы, почтенный Зигфрид, этим и займитесь.

— Погодите, Ваше Величество, — спохватился Беовульф, — но если с вами, очень извиняюсь, что-либо случится, то не возникнут ли трудности, гм, ну понимаете…

— С наследником престола? — пришел ему на помощь король. — Думаю, что эти трудности мы скоро преодолеем. Разумеется, не без помощи моей Катерины. Не правда ли, дорогая?

Катерина покраснела, но чувствовалось, что слова короля не пришлись ей не по душе. Заметив смущение будущей королевы, Александр возвысил голос:

— Ну что же, дамы и господа, все насущные вопросы мы, кажется, решили. Завтра возникнут новые, а пока что будем праздновать и веселиться!

И Его Величество, собственноручно наполнив два кубка, один поднял сам, а другой протянул Катерине.

* * *

Простая крестьянская телега, запряженная пегой лошадкой, остановилась на обочине Кислоярского тракта, и щуплого вида мужичок помог своим попутчицам — двум бабкам в сарафанах и платках — спрыгнуть на дорогу.

— Спасибо тебе, добрый человек, — низко поклонилась одна из них, более полная и статная. Вторая, маленькая и худая, в платье явно не по размеру, лишь что-то буркнула.

— А то переночевали бы у меня, — предложил мужичок. — На ночь глядя в наши леса лучше не соваться… Ну, как хотите. — Он легонько стеганул лошадку, и телега, свернув с дороги, покатила по еле заметным в пожелтевшей траве колеям.

А женщины двинулись дальше по дороге, которая через какую-то сотню шагов ныряла в дремучий лес.

— Может, напрасно мы отказались? — опасливо проговорила более худая женщина. — Не больно-то здесь приютно, особливо ночью…

— Ничего! — Ее спутница привычным движением вскинула на плечо небольшой, но увесистый узелок. — Ежели бодро пойдем, то уже завтра будем в Царь-Городе. Там у меня есть верные люди — отлежимся. А уж потом придумаем, куда двигать! Так что не беспокойся, Петрович, прорвемся.

— Скорее бы, — проворчала, или, вернее, проворчал Петрович. — А то это ж ведь великий позор — в бабском шмотье щеголять.

— Ради дела и не на такое пойдешь! — хохотнула ее подруга, она же князь Длиннорукий. — Ничего, придет и наш срок, попомни мое слово!

— Не пойму одного, князь — пошто мы в Царь-Город идем? — спросил Петрович. — Лучше бы хоть в Белую Пущу…

— По конюшне соскучился? — хмыкнул князь. — Ну нет, к упырям мы не пойдем. Они ж, гады такие, нас просто кинули. А я князю Григорию верой и правдой служил!..

За этими разговорами беглые путчисты вошли в лес. Высокие ели, подступавшие вплотную к дороге, закрывали и без того стремительно темнеющее небо, и путникам приходилось идти уже чуть ли не на ощупь. Впрочем, Петрович чувствовал себя здесь, как щука в воде — эти леса были ему немало знакомы по прежним нечестивым делам.

Однако вскоре из леса заслышались голоса, и на дорогу высыпали несколько оборванцев с горящими лучинами. Соловей сразу узнал в них своих недавних приспешников, только с тех пор они успели еще более пообтрепаться.

И не успели Длиннорукий с Петровичем и ахнуть, как попали в плотное кольцо окружения.

— Грабить будем! — заявил разбойник в старом кожаном тулупе и с цигаркой в зубах. Если бы князь Длиннорукий имел желание и возможность присмотреться внимательней, то признал бы в нем женщину. Но князю было не до того — теперь он более всего опасался, что грабители доберутся до его узелка с крадеными золотыми ложками, и от страха вдруг сделался необычайно красноречив.

— Да что ж это делается, люди добрые! — запричитал Длиннорукий. — Бедных старых женщин грабят прямо на большой дороге! Да нету у нас ничего, ничего нету!

— Похоже, с них и впрямь взять нечего, — заговорили разбойники между собой.

— Нечего, соколики, как есть нечего! — подхватил Длиннорукий. — Было б у нас какое добро, так рази ж бродили б мы, горемычные, ночью по лесам?

— Ладно, ступайте, — кинув цигарку оземь и растерев ее сапогом, разрешила разбойница. Похоже, теперь, в отсутствие Петровича, она взяла на себя роль «главного». Но тут вперед выскочил долговязый мужичонка в полуистлевших лохмотьях:

— Нет, эдак я не согласен! Ежели грабить нечего, так будем насиловать!

Это был тот самый разбойник, с похотливыми замашками которого давно и, как выяснилось, безуспешно боролся Соловей Петрович.

Услышав, что его собираются насиловать, бывший Грозный Атаман не выдержал:

— Еще чего — насиловать! Да вы знаете, кто я такой? Я — Соловей-разбойник, ваш предводитель! Вы не смотрите, что одежка такая…

Однако это заявление только еще больше разозлило душегубов.