Дверь в никуда

Стива она потеряла… Энни каждый день слышала его интонации в голосе диктора радио, его лицо мелькало в толпе на улице и она спешила, чтобы догнать его, и вздрагивала от разочарования, когда незнакомец оборачивался и оказывалось, что у него нет совсем ничего общего со Стивом. Энни ловила себя на том, что думает о нем, когда несет развешивать белье, и когда идет вместе с Беном, чтобы забрать из школы Томаса. Ей мучительно хотелось знать, думает ли Стив о ней. Два или три раза, проклиная себя за малодушие, она капитулировала, поднимала трубку телефона и набирала его номер. В первый раз, когда Мартин уехал на пару дней по делам, Энни почти час сидела за столом на кухне, глядя на телефон и боясь подойти к нему. Дрожащими пальцами она набрала знакомый номер и услышала гудки. Их было всего два – слишком мало для того, чтобы Стив успел подойти и снять трубку, потом раздался щелчок, и Энни услышала его голос. С болезненным толчком радости она узнала его прежде, чем поняла, что это всего лишь автоответчик. Он повторил номер, назвал имя хозяина. Голос Стива звучал совсем рядом, и все же она не смогла бы докричаться до него, как бы сильно не желала этого.

С сердцем, сжавшимся от чувства вины, Энни слушала обычные типовые фразы:

– Сожалею, что не смогу ответить на ваш звонок. Если вы мне оставите ваш номер и назовете ваше имя…

Раздался гудок. Энни повесила трубку, вернулась на свое место и бессильно уронив руки на колени уставилась в никуда.

Прошла неделя, и она позвонила снова. И опять Стива не оказалось дома, и ответил магнитофон. Знакомые фразы вновь вызвали у нее чувство, будто он рядом.

«Я схожу с ума, – подумала Энни. – Что за удовольствие слушать магнитофонную запись его голоса? Но это, действительно, доставило ей удовольствие, и она позвонила в третий раз, тайно, словно предавалась какому-то постыдному занятию.

Прошел апрель, май, начался июнь. Появились бутоны первых ранних роз, потом они зацвели… Тибби еще была жива, но уже не могла их видеть.

Мать снова решила лечь в хоспис, и Энни знала, что домой она больше не вернется. Но ради матери она все также регулярно ходила в старый родительский дом, чтобы стереть пыль с полированной мебели, наполнить вазы водой, завести каминные часы. Она знала, что отец вряд ли сделает все это. Он перебрался из дома в летнюю кухню, едва ли с облегчением и жил теперь там, засоряя обгорелыми спичками и пеплом своей трубки. Энни подрезала розы, ставила их в любимый серебряный кувшин матери и вообще следила за порядком в опустевшем доме. Заходя в помещение, она прислушивалась к гулкому стуку своих шагов по паркету, и вспоминала дом таким, каким он был много лет назад, во времена ее детства.

То же самое Энни вспоминала и там, в развалинах. Как она в легком платьице и с лентами в волосах бежит к матери, падает и сильно разбивается. Тибби уносит дочку с залитого солнечным светом двора, в затемненную гостиную и ласково утешает ее.

Стол по-прежнему стоит на том же самом месте, и солнечные зайчики скачут и дрожат на паркетном полу, как много лет назад. Энни вновь чувствовала, как из прошлого к ней тянутся те нити, которые связывают Тибби и ее мужа, Энни с Мартином, детей Энни. Здесь, в пустынном доме, среди нахлынувших воспоминаний о собственном детстве, мысль о детях принесла умиротворение ее измученной душе. Ей показалось, что она слышит их звонкие голоса в кромешной темноте под руинами.

– Мама, мама, – посмотри на нас!

Они бегут по саду к дому, как и она, зовя Тибби. Любовь к ним во всем захлестнула и согрела ее, все эти запутанные узлы тревог, волнений, ослабли, и пришло чувство облегчения от того, что несмотря на все испытания, они по-прежнему вместе.

Однажды утром Энни с детьми поехала в Хэмистел Хиз, чтобы посетить передвижную ярмарку, дважды в год приезжавшую в Лондон и разбивавшую свой яркий временный лагерь у подножия холма. Многие годы, когда бы ярмарка ни появлялась, они посещали ее всей семьей, но вечером Мартин сказал, что ему срочно необходимо закончить какие-то чертежи, поэтому Энни и пришлось отправиться с детьми одной.

Пока они ехали, горькое чувство одиночества не покидало Энни. Но когда они вылезли из машины, и дети завизжали от восторга, где-то впереди, ее настроение стало подниматься, совсем как те флажки, которые полоскались над красочными палатками. В их семье всегда любили ярмарки и карнавалы.

Энни подошла к сыновьям, которые затаив дыхание, восторженно смотрели на разноцветные шатры, качели, карусели, машины с пестрыми плакатами.

– На чем мы будем кататься, мам?

Она взяла их за руки и повернула кругом.

– На всем!

Они легко смешались с шумной толпой. Музыка и голоса уличных торговцев, запах сахарной ваты и жареного лука, водоворот красок поглотил их. Среди этого ярмарочного веселья Энни внезапно почувствовала себя не старше Томаса и Бенджи. Удовольствие от того, что она имеет возможность побаловать детей и разделить с ними наслаждение этим праздничным весельем, наполнили ее такой непосредственной радостью, какой она уже давно не испытывала.