Дверь в никуда

Мартин очень хорошо знал ее тело, медленно, не торопясь, но настойчиво он гладил и ласкал женщину, пока та не перестала бояться, что он будет навязчивым и бесцеремонным, а, наоборот, испугалась, что вот сейчас он откинется назад и оставит ее в покое. По всему ее телу разлилось тепло, губы Энни раскрылись, и она осторожно, словно робея, прикоснулась к его коже и провела губами по линии его подбородка. Легонько прикасаясь языком, она нашла у мужа на шее крохотную точку пульса… и острое полузабытое чувство желания охватило ее.

– Мартин.

– Подожди, – прошептал он, – не сейчас…

– Ну, пожалуйста…

Ее голос, ее мольба, казалось, прорвали плотину его сдержанности. Он сжал ее руки, завел их ей за голову, а потом обнял так, что Энни была даже не в силах пошевелиться. На мгновение Мартин задержался над ней, заглядывая ей в лицо, а потом неприметным легким движением проник в нее, быстро и уверенно он слился с лежащей перед ним женщиной, потому что они так давно и хорошо изучили друг друга. И Энни приподнялась ему навстречу, прогнулась, помогая мужу, и отвечая его движениям, совсем забыла обо всех трудных вопросах и не нужных ответах. Наслаждение нарастало ритмичными толчками, и в нем растворялась вся печаль и сама Энни казалось, распадалась на атомы и вновь возрождалась… С того дня, когда она вернулась домой, она не чувствовала ничего, кроме усталости и холода, и вот сейчас это все, наконец, ушло. Энни закрыла глаза, а ее тело, все плыло и плыло в водах бесконечного блаженства, покачиваясь в такт движениям Мартина. Вершина наслаждения, к которой стремилась Энни, долго росла, ускользая от нее, и вдруг неожиданно она достигла ее. Наслаждение охватило женщину остро пронзило все тело, а потом стало угасать и спадать, переходя в ровное чувство удовлетворения…

Энни почувствована на глазах слезы. Они текли у нее по лицу и, скатываясь в волосы, увлажняли щеки Мартина, а он вытирал ее слезы пальцами, целовал ее мокрые ресницы. Потом он взял лицо жены в ладони, и с нежностью прошептал:

– У нас, Энни, все будет хорошо. Вот увидишь, все будет хорошо…

И снова он двигался в ней, а она крепко сжимала мужа в своих объятиях и обвивала его тело своими ногами.

Это длилось, пока Энни не услышала мужской стон, и потом они лежали в тишине, тесно прижавшись друг к другу, связанные своими объятиями, прислушиваясь к спокойствию комнаты.

Энни услышала, как Бенджи зашевелился в своей кроватке и вскрикнул во сне. Она очень устала и знала по дыханию Мартина, что муж тоже еще не спит, прислушиваясь к ней…

Ее мысли вновь начали свой однообразный механический бег, пока не сложились в слово «Стив», и вновь она, уже сквозь сон, увидела, как он лежит в больничной палате и смотрит в потолок.

«Я должна решить, – сказала себе Энни. – Мне нужно все хорошенько обдумать и сделать так, чтобы всем было хорошо.»

Ее мысли путались, обрывались от усталости и желания спать.

«Только не сейчас… Потом… Скоро… Я должна… Я решу…».

Впервые после своего возвращения из больницы, Энни заснула раньше Мартина. А он долго держал ее в объятиях, боясь пошевелиться, чтобы не побеспокоить. День, когда он старался добраться до нее сквозь обломки штукатурки, – тот день разлучил их, и только сейчас, в момент близости, Мартин осознал, как далеко она от него. Больше всего он хотел вернуть ее.

…Ничего не изменилось. Энни поняла это уже на следующий день. Разве только атмосфера в доме стала не такая гнетущая. Они оба старательно, но ненавязчиво пытались продемонстрировать, что наступило перемирие.

Для Энни это заключалось в том, что она готовила мужу его любимые блюда или покупала в винном погребке на углу бутылку какого-нибудь особого вина. Она старалась казаться оживленной, когда они вместе сидели за столом, даже если в эту минуту у нее на душе скребли кошки.

Мартин в свою очередь, возвращался домой в букетом бледно-желтых нарциссов, который они ставили на посудный шкаф в стеклянном кувшине, или приносил последний номер журнала, слишком дорогого, по мнению Энни, чтобы ей самой тратить на него деньги из семейного бюджета.

Они кратко, почти робко, благодарили друг друга, но дальше этого не шли, словно боясь переступить невидимую грань. Все еще бывали между ними минуты отчужденного молчания, но, однажды решив каждый для себя, что они друг другу не враги, они уже и не пытались искусственно улучшать отношения. Томас и Бенджамин с детской непосредственностью сразу заметили эти перемены в их отношениях.

– Мамочка, мне кажется, тебе сейчас лучше стало, – сказал однажды Том, и Энни благодарно улыбнулась сыну, тронутая его вниманием.

– Да, мне лучше, – ответила она, думая о том, что и все остальное, в общем, тоже идет настолько хорошо, насколько это возможно. Пожалуй, в конце концов она бы совсем уверила себя в том, что все вернется на круги своя и жизнь пойдет так же, как и до взрыва, если бы не ее визиты в больницу к Стиву.