Дверь в чужую жизнь

Замечательная компания - Катя, Павлик и Машка - была втиснута в угол лавки, и Машку давно уже всю перекорежило от этого вагона и от этого дядьки. А Павлика все еще здесь не было, он остался там, в той комнате, из которой его увезли. И в ушах его все еще звучал звук задвигаемой шторы. И он думал об этом человеке, который вез их на вокзал. Павлик заметил: он дважды пренебрег светофором. Пренебрег или просто не видел? Ведь он все время смотрел на него, на Павлика. Пришлось даже спросить его:

- Почему вы на меня так смотрите?

- Интересно, - ответил человек.

Он внес им вещи в вагон и даже кое-кого разогнал. А на прощание сказал маме:

- Прости меня, Катерина!

За что он просил у нее прощения? Мама сделала такие глаза при этом, что не оставалось никаких сомнений: она не хочет, чтоб дети его «прости» слышали. Кто он такой, этот человек?

- Откуда ты знаешь этого дядьку? - поинтересовалась Машка.

- Какого дядьку? - будто не понимала Катя.

- Того, что на машине, - повторила Машка.

- Случайный человек, - неестественным голосом сказала Катя. - Просто договорились… Слушайте, дети, давайте пойдем в ресторан! Мы же ничего не купили в дорогу!

Никогда они не видели такой мать: фальшиво-возбужденной, суетливой. Она даже зачем-то кокетничала с этим громадным соседом, который один захватил половину нижней полки. Она вступила в какой-то глупый разговор с соседкой напротив и стала ей объяснять: «Трикотаж на подкладке - это совсем не то, что трикотаж без подкладки. Была у меня рижская кофточка…»

И дети окончательно поняли, что в Москве что-то случилось. Теперь она тащила их через весь поезд в ресторан и трещала не своим голосом несусветное:

- А зачем мне Загорск? Зачем? Что я, попов не видела? Да еще в жару!… Так лучше один лишний день на море! А зоопарк? Это же ужасно - звери в клетках… Даже бесчеловечно, если подумать. А Москва? Ну что такое Москва? Я ее терпеть не могу… В прошлый раз…

- А ты разве была в Москве? - спросил Павлик.

Зашаталась Катя в переходном рукаве, что между вагонами, или это поезд сделал такой крутой поворот?

- В детстве! - сказала она. - Чего ты ко мне придираешься сегодня весь день? Я про другое начала…

Так они шли и шли против движения поезда, получалось, что шли к Москве, хотя на самом деле убегали от нее в ресторан, где Катя собиралась купить бутылку шампанского и дать детям, чтоб они развеселились и забыли все, все, все…

«Господи боже мой!… Она к нему падала на грудь, эта девчонка! Собирается к нам в Северск! Эх вы! Дураки мои милые! Чтоб вам никогда, никогда больше в жизни не встретиться! Чтоб вы завтра забыли друг друга… Навсегда… А сколько стоит шампанское в поезде?…»

Состав казался бесконечным, как был бесконечным их пеший переход в уезжающем из Москвы поезде навстречу Москве. Они шли и не знали, что так же бессмысленно, как они, идет за поездом Милка.

Сначала она шла рядом с вагоном и смотрела в пыльные слепые окна, пыталась что-то увидеть, и усталые от летних перегрузок проводницы встречали ее взгляд без симпатии и сочувствия. Потом перрон стал снижаться, а Милка все шла и шла, не замечая, как кончился бетон и началась грязная, промасленная щебенка. Она дошла до этих женщин, на которых всегда смотрела с пренебрежением и превосходством, женщин в оранжевых куртках, пахнущих мазутом и делающих свое тяжелое рабочее дело.

- Куда ж это ты, дочка? - полюбопытствовала одна, и Милка поняла, что дальше идти некуда.

Она повернула назад и увидела Тимошу, который ждал ее на бетонной дорожке.

- А он рыжий и некрасивый, - сказал Тимоша. - А вырастет - отрастит пузо, как твой папа… Ищи себе, коза, другого.

- Что с тобой, Тимоша? Ты мой враг? - спросила Милка.

- Я люблю тебя, коза!

- Тогда молчи, - заплакала Милка. - Ты все равно ничего не поймешь… Ведь это он должен был бежать за мной…

- Не стоит слез, - вздохнул Тимоша. - Поедешь в Болгарию. Как в песне. «В Варне бродят смуглые парни…»

- Не ходи за мной… Слышишь, не ходи!

- Ты хоть попрощайся со мной! Так случилось, что я неожиданно уезжаю в Турцию…

- Скатертью дорога, - ответила Милка.

- Ну хоть посмотри на меня на прощание!

Но Милка уходила, не оборачиваясь.

- Вот и все, - сказал Тимоша.

…Акула раскрыла пасть и засмеялась:

«Какие глупости эта ваша человеческая боль!»

* * * ПОДРОБНОСТИ МЕЛКИХ ЧУВСТВ

В ноябре он получил шестьдесят три рубля сорок шесть копеек. В ноябре всегда бывало негусто. Графоман как бы опоминался после гением обозначенного творческого запоя в октябре. Опоминался и замолкал, стесняясь марать бумагу и слюнявить конверты. Это совсем не походило на летнее затишье, когда пыхтит варенье, набиваются набойки для школьной поры и стихотворцев приспосабливают к делам простым. Все знают: потом они возьмут свое. В сентябре и ноябре. В ноябре же было именно опоминание: обкусывая до мякоти ногти, слабея от дистонии, поэты и прозаики ужасались приближению еще одной бесславной зимы их жизни.

Таковы вкратце законы периодизации творчества, и не вами они писаны.