Двенадцатая койка

- Я тебя на кусочки изрежу, когда принесут столовые ножи. Маленькие кусочки!

Все повернулись на койках, наблюдая, как разворачивается драма. Брукман и Хайнлайн считались приятелями, это-то и помешало нам незамедлительно оценить все значение сцены.

Гэйб оказался проворней. Он перемахнул через койку - просто взял и перепрыгнул через нее, доставив немалое удовольствие и тем, кто был прикован к больничной постели, и тем, кто так долго якшался с ковыляющими старцами, что успел забыть о юношеской ловкости. Перемахнул он, значит, через эту чертову койку и оторвал Хайнлайна с Брукманом от пола - так и повисло у него в каждой руке по сморщенному старческому скелету.

- Эй, вы, парочка, уймитесь! Хотите, чтоб сюда пришел робот и растряс вас обоих до смерти?

- Этот проклятый жид обозвал меня вором! - взревел Хайнлайн. Он рвался на свободу, но не мог выжать из старческого тела цвета лимонной корки никакой силы.

- Что произошло? - спросил Гэйб, пытаясь разобраться.

- Он украл мои соломинки. Этот чертов мамца-свин стащил...

- Постой, Бруки. Какие соломинки?

Лицо Брукмана приняло вдруг странное выражение - такое бывает у ребенка, пойманного на запретной игре. Был боец да весь вышел - старик, с головы до пят старик.

- Человеку надо хоть что-нибудь... Боже, хоть что-нибудь свое!

- Что за соломинки-то? - снова спросил Гэйб, не понимая, в чем дело.

- Я припрятал бумажные соломинки, что нам давали с молоком. Из них можно много всего сделать. Например, куклу. Да, почти такую куклу, какую Адель и я подарили нашей Саре, когда та была маленькой. - В уголках его темных глаз задрожали хрустальные капельки. Некоторые из нас отвели взгляд, чтобы не смотреть и не видеть, но слова Бруки все по-прежнему слышали. - Такую же, какая была у Сарочки. Ножки двигались, и всякое такое, и прыгать могла, и плавать, и все-все... Стоит только представить, Боже, стоит только представить - и куколки из бумажки, это же все, что захочешь! Или люди, с которыми можно посидеть и поговорить, или птицы, что умеют летать, или могут стать деньгами: каждая соломинка - пятерка или десятка, а то и бумажка в тысячу долларов. С ними можно делать все, что угодно. Они дают свободу, и снова со мною Адель, и Сара, и...

Я не мог сдержаться и обернулся, потому что сказанное Брукманом пробудило во мне странное чувство. А он закрыл лицо старческими руками - в коричневых пятнах, с барельефами вздувшихся вен.

- Ты украл у него соломинки? - сурово спросил Гэйб Хайнлайна.

- Я...

- Ты украл их! - Это был уже вопль - лицо Гэйба как-то ужасно перекосилось, втянутые губы разошлись, зубы оскалились. Он стал похож на неведомое, бешеное, дикое, голодное животное.

- Зачем ему столько? - огрызнулся Хайнлайн.

- Ты их украл?

- Чертов жид, все копил и копил...

Гэйб осторожно опустил Брукмана, а потом с силой стряхнул на пол Хайнлайна. Поднял его опять - и опять стряхнул.

- Немедленно отдай соломинки, слышишь?

- Пусть поделится...

- Быстро! Не то я с тебя шкуру спущу, а кости ему на игрушки отдам!

Хайнлайн вернул соломинки. Остаток недели Гэйб провел с Брукманом. Сберегал для старика все свои соломинки и играл с ним в разные игры. В конце недели Хайнлайн умер. Гэйб даже не подумал помолиться вместе с нами, - когда выкатили тело старика. Подозреваю, что и остальные не очень-то выкладывались.

Так что, если кто решил, будто Гейб здесь все время пребывал в тоске да печали, то он неправ. Я сказал: Гейб был несчастен. Был, да, но была у него и одна особенность, способность или, если угодно, талант - вызывать смех у других. Всегда у него в запасе имелась шутка, трюк какой-нибудь, и никогда он не упускал случая позабавиться над роботами. Едва сестрички, лязгая и жужжа, принимались развозить завтрак, как Гэйб всегда тут как тут. Пристраивался за жужжащими нянями-железками и, когда они разворачивались, ставил какой-нибудь из них подножку. Гэйб опрокидывал железку и стрелой летел прочь - даже разряд молнии не успел бы его настичь. Немного погодя другие роботы норовисто мчались на помощь своему упавшему товарищу (или подруге - это как посмотреть), подымали его, кудахча при этом (заметьте: каждый божий раз) то, что предписывала программа кудахтать в таком случае: "Как плохо, как плохо. Бедный Брюс, бедный Брюс".

Тут все мы прямо-таки стонали от хохота: опять Гэйб учудил ту же шутку!

Мы так и не узнали, почему роботов звали "Брюс" - всех до единого. Может быть, просто причуда идиота конструктора с тем же именем. Как бы то ни было, мы хохотали до упаду.

- Здорово, Гэйб!

- Молодчина, парень!

- Ты им еще покажешь, Гэйби!

А он расплывался в особой своей улыбке-ухмылке, и все было нормально, и палата на чуток переставала быть палатой.

Только для него палата всегда оставалась палатой.

Радость никогда-никогда не охватывала его, даже если он по-клоунски забавлял нас.

Мы из кожи вон лезли, стараясь хоть как-то расшевелить его, приглашали поиграть в слова или во что-нибудь еще - ничего не помогало. Гейб не был стариком, и ему тут было не место. Хуже всего, что для него не оставалось никакого выхода.