Две зимы и три лета

Приезжим оказался Петр Житов. Петр Житов сидел у жарко топившейся печи лицо с мороза красное, в зубах цигарка – и, судя по тому, как вокруг него сгрудились люди, выкладывал деревенские новости.

Дым вполстены стоял в бараке. Лампа на стене горела как в тумане. Пригибаясь, Михаил поставил в угол к дверям «лучок», взял со стола свой котелок. Новости он еще успеет узнать – Петр Житов скорее всего заночует, – а пока не разморило в тепле, надо сходить за водой да навесить котелок: россказнями сыт не будешь.

Однако Петр Житов чем-то здорово ошарашил людей – все говорили разом: "Что ты, что ты! Не плети. Не может быть". Антипа Постников два дня не встает с нар, болеет, а тут приподнялся – бороденка кверху, глаза в потемках горят, как фонари.

Михаил подсел к нему с краю:

– Чего он там заливает?

– Чего? Председательница скурвилась. С мужиком своим разошлась.

– Анфиса Петровна? – Михаил заморгал оттаявшими ресницами и тоже вытянул шею.

Петр Житов говорил:

– Баба что замок с секретом – никогда не знаешь, что выкинет. Какой-то у ей в войну хахаль завелся. Тут, говорят, был. Из фронтовиков.

– Был. Помним.

– Ну я-то не знаю. Да вот, родного муженька в отставку, а этого, значит, как его, ждет…

– Ну и ну! Вот уж от кого, от кого, а от Анфисы Петровны не ждали.

– Смотри-ко, что в тихом-то омуте водится.

– А Григорий-то? Воевал-воевал, а приехал домой…

Петр Житов ухмыльнулся:

– Да вы очень-то не убивайтесь об Григории. Ноне мужику по этой части безработица не грозит. Нашлись добрые люди – утешили.

– Кто же это?

– Кто-кто… Варвара Иняхина выручила…

Смехом залилась Нюрка Яковлева – это Михаил помнил. Помнил, как выбежал из барака, помнил, как вскочил на сани. А дальше все пошло колесом. Нет, запомнил еще Илью Нетесова, с которым столкнулся у росстани с делянки: "Михаил, куда? Что случилось?.."

В Пекашино он влетел еще при огнях. Мимо своего дома проскакал не глядя. И вот дом Варвары. Холодом блеснули оловянные окошки.

Он вбежал в заулок, вбежал на крыльцо и стоп: замок в пробое. Тяжелый замок, обросший мохнатой изморозью. И тогда он увидел еще – крыльцо занесено снегом, дорожка в заулке не расчищена. И он сел на крыльце в снег и заплакал.

Мороз потрескивал в поленнице под сараем, глухо стонали телефонные провода на дороге, а он все сидел на крыльце и чего-то ждал. Ждал и сам понимал при этом: ждать нечего.

3

Евсей спал чутко. Раза три, не больше, брякнул Михаил промерзлым кольцом в ворота, а в сенях уже шаги. Кто, зачем – не спросил. Зато Марфа, едва он переступил за порог, рыкнула с печи, треща лучиной:

– Кого еще середка ночи?

– Да лежи, лежи ты, господи. Человек с морозу – что за допросы?

Шаркая в темноте валенками, Евсей зажег керосинку, подошел к Михаилу, примостившемуся к теплой печи.

– Не обморозился?

– Не-е, – еле выговорил Михаил.

– Руки-то, руки-то чтобы в целости были. – Евсей стащил с его рук суконные рукавицы, сдавил пальцы. – Чуешь?

– Все в порядке, – ответил Михаил и устало откинул голову назад.

Меньше всего он собирался сегодня искать пристанища у старовера. Но так уж получилось. Коня он отвел на конюшню – нечего и думать было ехать обратно, не покормив его, а самому где отогреться? Домой идти? Но он и представить себе не мог, как бы он встретился сейчас со своими. Кто, кто разбил ему жизнь? Кто разлучил его с Варварой? Разве не они – не матерь с Лизкой? Вот так он и завалился к Евсею Мошкину.

Ах, думал он, закрывая глаза и все плотнее прижимаясь спиной к теплой печи, помолотят теперь языками – и в лесу, и в деревне. Вот, скажут, как его Варуха захомутала. Ночью, не евши, не пивши, поскакал… А Петр-то Житов будет разоряться… Петр Житов взыщет за коня, взыщет…

Его разбудил Евсей:

– Ну-ко, погрейся маленько. Я самовар согрел. Михаил с жадностью набросился на холодную картошку, на ячменные сухари, потом выпил несколько стаканов горячего кипятка, заваренного сушеной черникой.

– Спасибо, – сказал он. – А я как знал, что у тебя подкормиться можно. Приехал домой, а у них все начисто подметено.

Евсей опустил голову, вздохнул.

– Ну, что у вас нового? – спросил Михаил. Он не сомневался, что Евсей, заговорив о деревенском житье-бытье, не обойдет стороной и Варвару.

А Евсей опять вздохнул и сказал:

– Шел бы ты, Миша, домой.

– А чего я там не видал? Я только что из дому. Дай, думаю, пройдусь по деревне.

– Нет, Михаил Иванович, – покачал головой Евсей, – ты не из дому. Ты из лесу.

Михаил сдвинул брови Откуда ему известно?

– Ждут тебя там, Миша, ох как идут…

– Пущай. Это им полезно.

– Вечор встречаю мать твою да сестрицу. Дрова везут. Измаялись, замерзли, бедные. А дровишечки… Ну как мутовки…

– Ладно, – сказал Михаил. – Слыхали. – Ему надоело петлять вокруг да около, и он спросил напрямик: – Варвара с Григорием, говорят, ушла… Как это было?..

– Да что как было. Людям жизнь устраивать надо. Вот так и было. – Евсей помолчал, положил руку ему на колено. – Брось ты все это, Миша, забудь. Кровь молодая– знаю. А как же ты своих-то так? Я когда услыхал: Михаил домой из лесу не показывается, – господи! За что же, говорю, их еще наказываешь? Разве мало их война потрепала?