"Две жизни" (ч.II, т.1-2)

— Вас беспокоит, лорд Ретедли, что я, быть может, не сумею быть достаточно ласковой и тактичной со вдовой вашего брата. Конечно, если бы я действовала от себя, — улыбнулась Дория, — я бы, наверное, не сумела выполнить возложенного на меня поручения. Но я везу ей письмо лорда Бенедикта, и я крепко держу в сердце ту невидимую связь, ту неотступную мысль о нём, которую наш великий друг вселяет в сознание счастливцев, кому даёт свои поручения. Поэтому вы можете быть спокойны. Я всеми силами мысли держусь за его великую руку и буду действовать так, как будто бы он радом со мной. Что же касается вашего участия в этом деле, то оно ведь сводится к тому, чтобы помочь мне выехать из Лондона. Если мы оба не хотим ни в чём нарушить закон беспрекословного повиновения, то каждому из нас надо выполнить свою часть порученного со всею тщательностью и вниманием, на какие мы способны, а не поддаваться своим порывам и впечатлениям.

Разговор этот происходил на тёмной и грязной лестнице, по которой оба собеседника взбирались к жилищу Генри. Насколько была бодра Дория, легко поднимаясь по ступеням, настолько же мрачен был капитан, которого пробирала дрожь отвращения и муки.

— Подумать только, годы жила несчастная женщина в этой нищете из-за предвзятости взглядов моего родного брата и деда. А я и не подозревал об этом, вёл рассеянную жизнь и тратил попусту десятки тысяч, — с болью и горечью говорил капитан, остановившись на площадке пятого этажа и закуривая сигару, чтобы избавить себя и даму от запаха грязных вёдер с отбросами, пережаренного лука и каких-то ещё ароматов, сопровождающих бедноту и оставляемых ею везде благодаря плохо вымытому белью и грязному платью.

— Вы вольны, лорд Ретедли, поступить, как сочтёте нужным. Я думаю, мы уже у цели. Но если вы действительно тронуты героической жизнью леди Оберсвоуд, то вы не захотите доставить ей лишнего горя принимать вас здесь.

— Вот именно, всё, чего хочу, это вырвать её отсюда немедленно.

— Ну, одними вашими силами этого не сделать. Если бы дело было так просто, лорду Бенедикту не пришлось бы вмешиваться. Я дам вам знать немедленно обо всём. Наконец, ночевать я буду непременно в городском доме лорда Бенедикта и, если вам очень захочется узнать о сегодняшнем дне, вы можете в одиннадцатом часу приехать туда ко мне, и я вам всё расскажу.

Расставшись со своим спутником, Дория постучала в дверь. Ей немедленно открыла уже знакомая нам старушка в белоснежном чепце. Пораженная её красотой и огромными синими глазами, Дория так смешалась, что только молча смотрела на неё. Очаровательно улыбнувшись, хозяйка дома сказала мелодичным и добрым голосом:

— Вы, вероятно, заблудились, леди. Дело в том, что квартира под таким же номером есть и в доме с улицы и иногда, перепутав номер дома, люди попадают ко мне. Вам следует спуститься вниз и повернуть за угол.

Оправившись, Дория с удивлением слушала голос Алисы, такой же мелодичный и мягкий.

— Нет, я думаю, что попала именно по назначению. Ведь я вижу перед собой леди Цецилию Оберсвоуд? — Получив удивлённый и утвердительный ответ, Дория продолжала: — Я привезла вам письмо, и мне приказано сказать вам, чтобы вы вспомнили, о чём говорил однажды дядя Ананды во время болезни Генри в Вене. Это письмо вам посылает тот, кого вы называете Великой Рукой.

Стоявшая перед Дорией маленькая Цецилия Оберсвоуд выражала все признаки смущения и робко взяла письмо.

— Войдите, пожалуйста, — сказала она, открывая дверь в комнату Генри, куда весело заглядывали солнечные лучи и чистота которой поразила Дорию, как поражала всех. Усадив Дорию в кресло, она села у другого конца стола, ясно говорившего своим красным деревом и инкрустацией из перламутра и черепахи о лучших временах, и вынула письмо из кармана белоснежного передника.

Бегло взглянув на адрес, она вскрикнула, откинулась с совершенно белым лицом на спинку стула и выронила письмо из рук. В одно мгновение Дория была подле неё, она подняла письмо, поднесла к её носу ароматическую соль и натёрла виски и затылок потерявшей сознание женщины жидкостью из флакона, данного ей Флорентийцем, предупредившим, что письмо может повергнуть мать Генри в огромное волнение. Через несколько минут леди Оберсвоуд пошевелилась и с трудом вздохнула. Желая облегчить ей голову, Дория сняла чепец, посчитав его слишком громоздким. Каково же было её удивление, когда из-под чепца выпали две громадные косы, сохранившие чудесный пепельный цвет. Бледное личико с закрытыми глазами без чепца показалось Дории совсем молодым, обрамленным сединой точно нимбом.

Приготовив лекарство Флорентийца, Дория вторично натёрла виски, затылок и лоб больной и стала ждать первой возможности влить ей лекарство в рот. Ждать пришлось недолго. Леди Оберсвоуд открыла глаза и должна была сейчас же проглотить капли, ловко поданные ей Дорией. И вскоре, откинув косы на спину, мать Генри твёрдой рукой вскрыла конверт, на котором стояло: "Леди Цецилии Ричард Ретедли. баронессе Оберсвоуд от Флорентийца".