Две воительницы

Фольвар какое-то время смотрел на угли, горевшие в камине в одном из углов комнаты. Потом перевел взгляд на Лонерина и сказал:

— Я поддержу тебя. Но ты искушаешь себя самого, Лонерин. Однажды не будет больше поручений, которые надо выполнять, и ты должен будешь бороться со своей ненавистью. Что будет тогда?

— Что вы хотите сказать?

— Что ты никогда не отказывался от мести.

Лонерин опустил глаза и вздрогнул.

— Я имел возможность убить одного из них, но не убил.

— Это делает тебе честь, но мне бы не хотелось, чтобы твое благородство стало одержимостью.

«Оно — все, что у меня осталось», — мелькнуло в уме у Лонерина.

Когда они вышли из комнаты, была уже глубокая ночь. После долгого разговора все устали. Теана, даже не попрощавшись, сделала шаг в сторону своих комнат, но Лонерин схватил ее за руку.

— Я скучал по тебе, — сказал он и улыбнулся.

Девушка посмотрела на него холодным взглядом:

— Не лги.

Лонерин в каком-то смысле ждал этого ответа, но все же ему стало не по себе.

— Я не лгу.

Теана горько улыбнулась:

— И все-таки это ложь. И когда мы прощались, ты тоже лгал.

Вдруг в его памяти возник тот поцелуй, такой нежный. Это было что-то совсем иное, чем воспоминания о его единственной ночи с Дубэ, которые в последние дни заполняли его мозг.

— Как ты можешь думать такое? — почти возмущенно ответил он.

Он был смущен и сбит с толку. Он не понимал этого — ни сейчас, ни раньше. Теана всегда была для него чем-то неопределенным, с расплывчатыми контурами.

Она освободила руку из его пальцев.

— Не здесь, не перед этой дверью. — И увела его наружу. Здесь воздух был прохладным: лето кончалось. Ночь была светлая, полная звезд.

— Я не лгал тебе, когда поцеловал! — запротестовал Лонерин.

— Ты солгал, я это говорю потому, что знаю. Тебе достаточно было познакомиться с ней, и все годы, что мы были рядом, оказались забыты. Правда, я никогда и не была ничем для тебя.

Такой разговор у них однажды уже был, но тогда и она не высказывалась так определенно, и он не чувствовал себя таким виноватым, как сейчас.

— Я уже говорил тебе, что это глупость.

— Ты любишь ее, я это знаю, — холодно сказала Теана. — Это понятно по тому, как ты на нее смотришь, как ведешь себя с ней. И в эти месяцы… в эти месяцы… — Она прикусила губу.

Лонерин подумал: сказать ей о том, что было в пути, или нет? Он должен был сказать Теане правду. Но какую? Он и сам не мог понять, в чем эта правда. Ему не удавалось найти определение ни для Теаны, ни для Дубэ. Они почти слились для него в одну фигуру.

— Вы сейчас вместе?

— Нет, — прошептал он.

— Она отказала тебе.

— В каком-то смысле — да.

Теана смотрела вниз, стараясь не заплакать, — и вдруг ударила Лонерина по щеке. От этой пощечины ему стало легче: это было справедливое наказание.

— Я ничего не мог с этим поделать, — сказал он. Это звучало глупо, в особенности для Теаны.

— Замолчи! Я думала, что все кончилось, а это не так — еще нет.

Теана прижала ладони к глазам и стала тихо плакать.

Как далеко она была! Лонерин понимал ее боль, но чувствовал, что не может коснуться этой боли, и это приводило его в ярость. Он горячо и крепко сжал ее плечи — совершенно так же, как несколько месяцев назад во время поцелуя. Потом попытался обнять Теану, но девушка открыла глаза, и в них была злоба.

— Она тебя выгнала, и ты теперь пришел ко мне? У тебя и на это хватает смелости?

— Нет, я…

— Не лги самому себе.

Теана вырвалась из его рук и ушла к себе. Лонерин ничего не сделал, чтобы удержать ее.

Ноги Сана не доставали до земли: стул, на котором он сидел, был слишком высоким для него, и это его раздражало. Он терпеть не мог выглядеть малышом. Он чувствовал себя взрослым, и собственное тело казалось ему тесным, потому что отставало от него в росте. Сейчас в его уме бродили неясные мечты о том времени, когда он станет красивым молодым мужчиной и сможет делать все, что захочет. Никто больше не будет ничего ему навязывать — не то что теперь, когда он должен встретиться с собственным дедом и не знает, что думать о нем.

Он волновался. Что сделать, когда тот войдет? Назвать его дедушкой? Броситься ему на шею? Дед, по сути дела, был для него чужим. Это был единственный родственник, который у него остался, но сейчас Сан ничего не чувствовал по отношению к нему, кроме страха.

Охранник ушел, и, насколько помнил Сан, это случилось в первый раз с тех пор, как он прилетел в Лаодамею. Как только он шагнул на крепостную стену, Идо, все еще одурманенный ядом, распорядился назначить ему охранника, который должен был всегда сопровождать его. Так и сделали. К нему приставили тощего и длинного как жердь парня, который всегда молчал, но стоял у него за спиной как тень. От этого Сан чувствовал себя младенцем, и уход охранника был единственным, что было ему приятно в этой встрече. Во всем остальном она принесла ему только волнение и тревогу.

Он стал смотреть на пальцы своих ног. Уже много минут он был здесь один, но никто не входил. Может быть, Сеннар чем-то занят? Может быть, он тоже не хочет встречаться с ним? Или, может быть, у него нет времени для маленького мальчика?