Две твердыни

— Так стерегут тропу или нет? — сурово спросил Фродо. — И правда ли, что ты, Смеагол, сумел бежать из Темной Страны? Может быть, тебя Враг отпустил? Так, между прочим, думал Арагорн, который несколько лет назад нашел тебя в Гиблых Болотах.

— Неправда! — зашипел Голлум, а при имени Арагорна его глаза снова хищно сверкнули. — Он налгал, да, он меня оболгал. Я сам удрал, несчастный Смеагол сам сумел убежать оттуда. Мне приказали искать Сокровище, это правда, и я искал, искал… Но не для Него, не для Черного!.. Сокровище наше, было моим, теперь у тебя. Я бежал!

Фродо был уверен, что Голлум на этот раз не очень далеко уходит от правды, и поверил, что он действительно знает дорогу в Мордор, хотя, может быть, и обманывает, говоря, что сам ее нашел. Фродо заметил, что Голлум произнес не «мы», а «я». Это было признаком того, что в данный момент остатки искренности в нем оказались сильнее подлости. Но даже если Голлуму можно было поверить, нельзя было забывать о коварстве Врага. Вполне возможно, что Голлум не соврал, что он бежал. Но не дал ли ему Саурон бежать? И почему не преследовал? Голлум наверняка не все сказал.

— Еще раз спрашиваю — эту дорогу совсем никто не стережет?

Голлум не отвечал. Напоминание об Арагорне явно отбило у него всякую охоту говорить. У него было обиженное лицо лгуна, которому не верят, когда он случайно один раз сказал правду или хоть полуправду.

— Дорогу не охраняют? — еще раз повторил Фродо.

— Может быть, охраняют, может быть. В этой стране все дороги опасны, — уныло ответил Голлум. — Нет безопасных. Но надо попробовать пойти по той дороге или вернуться домой. Другой дороги нет.

Больше из него ничего не удалось вытянуть. Он даже не смог или не захотел сказать, как называется страшное место, через которое они собирались идти.

Называлось оно Кирит Унгол и имело плохую славу. Арагорн, наверное, мог бы объяснить им значение названия. Гэндальф, вероятно, предостерег бы их и посоветовал туда не ходить. Но они были одни, а их друзья — далеко: Арагорн воевал, Гэндальф пытался одолеть изменника Сарумана в разрушенном Исенгарде.

Правда, при последнем разговоре с Саруманом, когда на ступени Ортханка, высекая из них искры, упал Палантир, Гэндальф вспомнил про Фродо и Сэма и попытался через разделявшее их огромное пространство послать утешительные мысли, вселить надежду и поддержать их дух. Может быть, Фродо как раз это и почувствовал, не умея разгадать; он ведь был уверен, что Гэндальф погиб в Морийской бездне, ушел в вечный путь. Хоббит уже ощущал нечто подобное на Амон Хене. Сейчас он сидел на земле, опустив голову, и пытался вспомнить советы мага. Но не мог припомнить ничего, что облегчило бы ему выбор. Слишком рано судьба отняла у них Гэндальфа, Страна Тьмы была тогда еще очень далеко. Маг не научил их, как войти в Мордор. Может быть, он и сам этого не знал. В северную твердыню Врага, замок Дол-Гулдур, Гэндальф однажды ходил. Но бывал ли он в Мордоре, на Роковой Горе, в Барад-Дуре, откуда Черный Властелин поднялся с новыми силами? Фродо предполагал, что нет. И вот он, невысоклик из Хоббитшира, простой хоббит из мирного Западного Удела, должен отыскать дорогу, не известную никому из великих! Суровая ему выпала судьба. Но ведь Фродо согласился добровольно, выбрал этот путь еще там, дома, прошлой весной, давным-давно. Та весна сейчас казалось ему главой из легенды о юности мира, когда в нем цвели Золотое и Серебряное деревья. Выбор был нелегким. Какой дорогой идти? Если обе ведут к ужасам и смерти, то, может быть, и выбирать нет смысла?

День кончался. У границ Страны Мрака, над серой воронкой, в которой притаились три грязные фигурки, стояла глубокая тишина. Почти осязаемая, она плотным одеялом накрывала их, отделяя от остального мира. Бледный купол неба был недосягаемо высок, серые облака ползли между землей и небом, как грустные мысли.

Хоббиты были настолько незаметны в серых плащах на сером пепле, что даже паривший под солнцем орел не увидел их сверху. Может быть, он на мгновение остановил бы взгляд на распростертом на земле Голлуме, приняв его за высохшего от голода человечьего детеныша, у которого кожа прилипла к костям и руки и ноги казались голыми костями: такая мелочь не стоила того, чтобы пачкать о нее клюв.