Две твердыни

У ивняков Тасаринена бродил я весенней порой.
О пряная свежесть весны, захлестнувшей Нантасарион!
И было мне хорошо.
К вязам Оссирианда на лето я уходил.
О светлый простор Семиречья, о звонкоголосица вод!
И радостней мне не бывало.
А осенью я гостил в березняках Нелдорета.
О Таур-на-Нелдор в осеннем, златобагряном уборе!
Я не видел прекрасней тебя.
На взгорьях Дортониона я встречал холода.
О ветер, о белоснежье, о зимний Ород-на-Тхон!
И я возвысил голос и восславил творенье.
А теперь эти древние земли сокрылись на дне морском,
Остались мне Амбарон, Тауреморне и Аладоломэ,
Брожу по своим краям и обхожу свой Фангорн,
Где корни впились глубоко-глубоко,
Где годы слежались, как груды палой листвы,
У меня, в Тауреморналомэ.

Отзвучали медленные слова; Древень шествовал молча, а кругом стояла непроницаемая тишь.

День померк, и дымкой окутывались деревья у корней. В вышине возникли из полусвета и надвинулись темные взлобья: они подошли к южной оконечности Мглистых гор, к зеленым подножиям великана Метхедраса. От высокогорных истоков неслась по уступам и прыгала с круч шумливая, резвая Онтава. По правую руку тянулся отлогий, сумеречно-серый травянистый склон. Ни деревца на нем, сливавшемся с облачными небесами; уже мерцали из бездонных промоин ранние звезды.

Древень пошел вверх по склону, почти не сбавляя шага. Внезапно, хоббитам на изумление, гора расступилась. Два высоких дерева явились по сторонам прохода, точно неподвижные привратники, но никаких ворот не было, вход преграждали лишь переплетенные ветви. Перед старым онтом ветви разомкнулись и поднялись, приветственно всплеснув листвою, темной, крупной, вечнозеленой; она лоснилась в тусклом сумраке. Открылась широкая травяная гладь – пол горного чертога с наклонными стенами-скалами высотою до полусотни футов; вдоль стен, крона за кроной, выстроились густолиственные стражи.

Дальней стеной чертога служила отвесная скала, прорезанная сквозной аркой – входом в сводчатый внутренний покой; остальной чертог от небосвода заслоняли одни воздетые ветви, и деревья так столпились возле арки, что видна была только широкая входная тропа. От реки оторвался ручеек и, угодив на отвесную скалу над аркой, расструился, затенькал, сделался серебристой занавесью. Внизу вода стекалась в каменный водоем, осененный деревьями, и, переполняя его, бежала к откосу, а там опять становилась ручьем, и мчалась вниз, и догоняла Онтаву в лесистых предгорьях.

– Кгм! Ну вот и пришли! – промолвил Древень, прерывая долгое молчание. – Отмерили мы с вами тысяч эдак семьдесят моих, онтских шагов, а сколько это будет вашим счетом, того не ведаю. Словом сказать, мы у гранитных корневищ Последней горы. Как это место называется? Ну, если маленький кусочек его названия перевести на ваш язык, то оно, пожалуй что, называется Ключищи. Я здесь люблю бывать. Здесь и переночуем.

Он опустил хоббитов на травяной ковер, и они побежали вслед за ним к дальней арке. Снизу им стало видно, как он шагает, почти не сгибая колен, впиваясь в землю широкими пальцами, а потом уж опускаясь на всю ступню.

Древень постоял под струистой завесой, глубоко-глубоко вздохнул, рассмеялся и вошел в покой. Там стоял большой каменный стол, но никаких сидений возле него не было. Из углов ползла темнота. Древень поставил на стол две каменные чаши, должно быть с водой, повел над ними ладонями, и одна засветилась золотым, другая – темно-зеленым светом. Покой озарился, по стенам и своду забегали зелено-золотые блики, точно лучистое летнее солнце пронизывало молодую листву. Хоббиты огляделись и увидели, что стали светиться деревья во всем чертоге, сначала чуть-чуть, а потом все ярче, и наконец всякий лист оделся ореолом – зеленым, золотым, медно-красным, а стволы казались колоннами, изваянными из прозрачного камня.

– Ладно, теперь и поговорим, – сказал Древень. – Только вам ведь, наверно, пить хочется. А может, вы, чего доброго, и устали. Ничего, сейчас освежитесь!

Он отошел в угол, в цветной полумрак: там обнаружились высокие корчаги с массивными крышками. Древень поднял и отложил крышку, запустил в корчагу черпак и наполнил три кубка, один огромный и два маленьких.

– В домах у онтов, – сказал он, – сидений не бывает. Так что вы давайте садитесь пока что на стол.