Две столицы

Хлопуша кивком дал слово Шешковскому и тот тихим, заговорщицким голосом начал:

— Государь, людишки наши в Москве…из свейских казачков докладывают шифром. Дескать Павел то, почти без охраны по городу ездит. Можно перенять при желании.

— Для чего? — я внимательно посмотрел на дьяка Тайного приказа

— А это как прикажешь, царь-батюшка — ещё больше понизил голос Шешковский — Можно в полон забрать. А можно и того…

Степан Иванович замялся, и покосился на Хлопушу. Тот не стал юлить и прогудел:

— Петр Федорович, да никто об этом салтыковском отродье не всплакнет ежели тот помрет. А немке точно конец. Ежели сына, наследника престоле не уберегла — какое такое ее право на Россию? Никакого! После конфузии Орлова — ее головку саму на блюдечке нам привезут питерские тузы.

Тонко стелют мои опричники. Сработались, судя по всему. И дескать не сына убиваю, а бастарда от любовника Екатерины. Да еще с прицелом на мать.

— Так что прикажешь, царь-батюшка? — Шешковский умильно заглянул в лицо. — Мы своих людишек к Мясникову придадим и те все сделают в лучшем виде.

Вот не терпится ему. Убьет отец сына — все, отступать некуда, повязан кровью.

— Не простит мне Господь сие злодейство — покачал я головой — Ежели сынок сам приедет, покается и присягнет… Одно дело. Писано ему был уже об сем. Сами знаете. Ну а нет… На нет и суда нет.

* * *

Оставив Шешковского с Хлопушей на улице, я вернулся за стол. Генералы спорили у расстеленной карты куда посылать войска. Кроме Москвы, надо было захватить крупнейшие русские города — Ярославль, Рязань…В беседу я вступить не успел. За окном раздался истошный крик «Пожар! Горим!!»

Закричала в сенцах хозяйка дома, народ кинулась на улицу. За ней выскочили Жан, прислуга. А вслед за ними уже и мы с генералами. Тот час же рядом нарисовалась пара казаков из моей личной охраны. Федор Коробицын слева и Егор Кулик справа. Это были мои «побратимы» из тех, с которыми я вместе яд пил. Увы, но после этого покушения, Никитин просто помешался и не давал мне шагу ступить без сопровождающих. Хотя в середине лагеря своей собственной армии мне это казалось излишним.

На улице уже стемнело. Луна мутным пятном подсвечивала облака, но никакого света не давала. На берегу Оки, недалеко от дома, свечой полыхала крыша мельницы. В бликах огня видна была суета людей, вокруг постройки, отгоняющих возы и оттаскивающих какие-то вещи. Истошно голосила мельничиха.

Постройку, конечно, было уже не спасти. Пламя вырывалось из окошек в районе механизма и перекинулось на крылья. Видимо стопор от огня выпал и крылья пришли в движение разгораясь на ходу. Зрелище вращающегося горящего креста на меня подействовало завораживающе.

Хлесткий звук выстрела прервал наваждение. На меня обрушился один из охранников сбивая с ног. Ещё в полете я попытался извернуться на встречу опасности. Упав на бок, я увидел, как ко мне из темноты с палашом в вытянутой руке летит здоровый, бородатый мужик. Его рожа, испачканная сажей и мукой, была перекошена от ярости. Лезвие клинка, блестящее отблеском пожара, было нацелено мне в лицо.

Но смертельного удара не последовало. Принявший выстрел Кулик успел голой рукой сбить выпад и я даже услышал стук кости по клинку. На меня полетели брызги крови из рассеченной руки моего охранника. Смертоносная полоса стали уткнулась в землю рядом с моей головой и ее тут же отбила в сторону чья то нога. На нападавшего же навалились казаки не давая сделать второго удара. Он орал и пытался раскидать их. Но тщетно. Его повалили на землю и начали, хекая, бить ногами.

Ко мне кинулось Шешковский и Хлопуша. Они стащили с меня хрипящего и булькающего Кулика, принялись ощупывать и осматривать. Я отмахнулся.

— Нормально все со мной. Что с Егором?

Хлопуша склонился над раненым, вздохнул:

— Отходит уже. Пуля в грудь попала. С этим не выживают.

Я застонал от бессилия. А Хлопуша опустился рядом с казаком на колени и начал по памяти, нараспев читать:

— Господи, Иисусе Христе Сыне Божий, заступи, спаси, помилуй и сохрани Боже, Твоею благодатию душу раба Твоего Егория, и грехи юности и неведения его не помяни, и даруй ему кончину христианску, непостыдну и мирну …

Рядом с Хлопушей встал Шешковский, остальные казаки моей охраны. Я поднялся с земли и тоже присоединился к ним. После того как Афанасий закончил недлинный текст Кулик затих. Мой тайник закрыл его глаза, перекрестился и поднялся с колен.

— Государь, ты не печалуйся. Он сейчас прямиком в рай отправился ибо отвести от тебя верную смерть это Господу было угодно. И деяние это будет вознаграждено в жизни вечной.

Мы постояли ещё какое-то время думая о вечном.

— Братцы, — обратился я к казакам, — позаботьтесь о нем.

Казачки угрюмо кивнули. Я повернулся в сторону Подурова и прочих, что заканчивали вязать нападавшего. Сознание от побоев он потерял и его голова безвольно болталась при манипуляциях очень злых офицеров. Я подошел поближе, пинком перевернул тело на спину и вгляделся. Что то подозрительное мне почудилось в его облике.